Увидев в окне Сару Сусанне, Юханнес остановился и помахал ей рукой. Одновременно он заметил, что работник забыл зацементировать площадку, но не задержался на этой мысли и даже не успел почувствовать раздражения. Сара Сусанне стояла высоко над ним. Долгая поездка на юг в Хельгеланд больше, чем обычно, пробудила в нем тоску по дому. Там, на чердаке, Сара Сусанне была одна.
Он постарался избежать встречи с детьми или с работниками. Прошел прямо в прачечную и сдернул с себя морскую робу. Подняв тучу брызг, вымыл руки и лицо и в одних носках бросился в дом через главный вход. Работник так грохотал камнями, что Сара Сусанне не слышала, как Юханнес поднялся наверх. Она закрыла окно, но еще стояла там, придерживая одной рукой расстегнутую блузку...
Детородный орган Юханнеса зажил своей жизнью. Словно в нем сосредоточились все его силы. Юханнес подкрался сзади и обхватил Сару Сусанне руками. Они молчали, пока он целовал ее шею и гладил грудь. Она не спросила, как прошла поездка. Не спросила про Арнольдуса, хотя знала, что Юханнес должен был заехать к нему в Кьопсвик. Молча она повернулась к нему, откинула назад голову и закрыла глаза. Когда он приподнял ее юбки и рукой раздвинул ей ноги, она тяжело приникла к нему. Он отступил вместе с нею к двери и закрыл ее скинул подтяжки, и тяжелые штаны из сермяги небрежно повисли на нем. Потом он поднял ее на себя и прислонил к двери.
Наконец их дыхание успокоилось и звуки, доносившиеся снизу, стали реальными, но он все еще держал ее. Крепко. Между дверью и своим жилистым телом.
Так в тот год в Хавннес пришла весна. Без лишних слов вокруг флагштока была разбита клумба. Летом работник сколотил небольшие мостки, которые клали на камни, окружавшие клумбу, когда нужно было поднять флаг. На полях и вокруг домов все зеленело и плодоносило. И Сара Сусанне тоже. Невысокие березы дразнили людей ароматом своих соков. Чайки перестали кричать, они сновали в воздухе, как челноки, прилетая к птенцам с кормом и снова улетая за ним. Пошла мелкая сайда, ее было столько, что можно было ловить на любую снасть.
Магда была четвертым ребенком в семье. Ее зачали в мае на чердаке. Родилась она в феврале 1870 года во время небывалых морозов, которые стояли в ту зиму. Девочка была крохотная и недоношенная, поэтому ее крестили сразу же, как перерезали пуповину. К тому же у Сары Сусанне не было молока. К счастью, они нашли незамужнюю женщину, которую пичкали сливками и соком черной смородины, чтобы, кроме Магды, она могла кормить и собственного ребенка. Кормилицу поместили в комнату рядом с гостиной, эту комнату берегли для важных гостей, которым было трудно подниматься на второй этаж. Раньше кормилица хотела отдать своего ребенка на воспитание чужим людям, но теперь могла этого не делать.
— Это нам дар Божий! — серьезно сказала Сара Сусанне, когда Юханнес привез кормилицу.
Она в этом не сомневалась. И все-таки не могла ощутить в себе чувство материнства. Материнства, для которого была воспитана. Которое все имели в виду, хотя и не говорили об этом прямо. Из-за которого сестра Марен и в собственных глазах, и в глазах всех окружающих была неполноценной женщиной, потому что не могла родить ребенка. Ибо материнство — основа всего сущего на земле.
Сара Сусанне испытывала только внутреннюю усталость. И днем и ночью. Постыдное бессилие, объяснить которое было нечем. Ведь у нее было все, кроме молока. Она мучилась весь конец зимы, не хотела никого видеть. Сестры и родственницы, привозившие ей лакомства и распашонки ребенку, находили бледную и словно замороженную Сару Сусанне.
— Ей надо пить много сливок и смеяться! Она засохла, как старый пергамент! — сказал Арнольдус Юханнесу однажды вечером, когда они сидели в лавке за бокалом вина.
Но сестра Иверине предложила другой выход из положения:
— Перестань каждый год дарить ей по ребенку! Этим ты убьешь ее, она не доживет и до тридцати!
На такое Юханнес не мог ответить, поэтому он только кивнул. Несколько раз. Один за другим. Но понимал, что этот метод лечения невозможен, если только сама Сара Сусанне не откажет ему. А такого, к счастью, пока не случалось еще ни разу. Даже после рождения Иакова, когда у нее еще были свежи разрывы после родов, она ему не отказывала. В конце концов она поправилась, и он так и не услышал от нее ни одной жалобы. Напротив.
После совета Иверине Юханнес горько упрекал себя за свою несдержанность на чердаке. Возвращаясь из деловых поездок, он привозил Саре Сусанне подарки. Куски туалетного мыла, которое, пока им не начинали пользоваться, благоухало в комнате или в комоде. Горжетку из белого песца. Серебряное кольцо с чеканкой и лунным камнем. Последний подарок заставил ее не улыбнуться, а заплакать. Он пытался развлекать ее, рассказывая о жизни за пределами Хавннеса. Показывал хорошие цифры в расчетной книге. Привозил цветочные луковицы, которые она могла посадить. Заставил работника выкрасить садовую изгородь белой краской с перламутровым отливом и сделал новую крышу на беседке. Нашел няню для детей и нанял работника на три дня, чтобы тот вычистил колодец. Привез домой еще одну корову и служанку, чтобы она возглавила все работы по дому и на кухне. Самым страшным для него было то, что Сара Сусанне не протестовала и не спрашивала, сколько все это стоит. И главное, что у нее как будто не было больше потребности в тех коротких беседах наедине, которые они вели у себя в спальне, когда он мог спокойно заикаться и знать, что его все-таки поймут.
За все лето с его страдой, ловом рыбы, заботами о лавке, поездками на шхуне, работой за полночь со счетами Юханнес так и не сумел понять, о чем думает Сара Сусанне. Из-за этого его терзало чувство мучительного одиночества. Он заметил, что, глядя на маленькую Магду или беря ее на руки, он не испытывает той радости, какую испытывал с другими детьми. Это угнетало его, потому что малышка нуждалась в нем — мало того, что ее кормила грудью чужая женщина, казалось, что у нее вообще нет матери. Без сомнения, она была необыкновенно красивым ребенком, у нее были темно-рыжие кудряшки и внимательный взгляд. И то и другое от матери.
Юханнес, который всегда свободно разговаривал со своими детьми о чем угодно, потому что они с рождения привыкли к его заиканию, теперь молчал и замыкался в себе, как старый гном, когда они доверчиво вкладывали свои ладошки в его руку, чтобы идти вместе с ним. При первом же удобном случае он уезжал из Хавннеса, но и вне дома тоже хранил молчание. Он не прикасался к Саре Сусанне ниже талии. И, что еще хуже, ей как будто была даже не нужна его близость! Она как будто забыла, что они обвенчаны друг с другом перед Богом и людьми. Нет, она ни словом, ни движением не просила его о близости! Хотя, если бы она предложила ему себя он, безусловно, попытался бы отговорить ее от этого.
'Сначала тебе надо поправиться', — ответил бы он ей.
И тогда в следующий приезд Иверине он мог бы сказать невестке, что честно сделал все, что от него зависело.
Пастор выполняет свой долг
Пастор Йенсен читал в своем скромном кабинете. Живя вдали от принимающей решения власти, он тем более старался быть в курсе событий. И был верным подписчиком газеты 'Бергене Тиденде' с первого дня ее выхода в свет. Правда, почта работала не очень регулярно. Иногда после долгого перерыва приходили два номера сразу. Кроме газеты, пастор получал журнал 'Альмуевеннен', выходивший под редакцией Юнсона, политика-либерала, выступавшего за народное просвещение, но против каких-либо беспорядков — как и сам пастор. В журнале публиковались рассказы и материалы с иллюстрациями, способствующие просвещению, а также политические статьи, над которыми хотелось и плакать и смеяться. Этот журнал подходил для всех членов семьи. В том числе и для матери пастора и для его сестры Якобины, по полгода томившихся вдали от Бергена. Пастору хотелось бы получать еще и 'Моргенбладет', но подписка стоила дорого. Особенно трудно приходилось тому, кто имел большую семью с самыми разными интересами, на что впрочем, пастор не жаловался ни при каких обстоятельствах. Это противоречило бы его проповедям, особенно учитывая ту нужду и несчастья, которые он видел у своих прихожан.
Пастору было ясно, что ему следует радоваться, — он может читать, рассуждать и понимать, умеет
