рану, и Карен ощутила, что часть ее души умирает. Она стосковалась по Элизабет или по чувству, с которым написали эту картину?
Так или иначе, смотреть на картину было выше сил, и Карен убрала ее в шкаф.
Машина остановилась у Хофгартена. Ресторан, где Артур встречался с друзьями, был через дорогу, так что карта не понадобилась. Едва Карен открыла дверь, на нее обрушилась духота. К потолку неслись крики и взрывы смеха. Посетители стояли у накрытых к обеду столов. Карен протискивалась между стульями, просила посторониться, но ее либо игнорировали, либо не слышали. На тарелках высились горы мяса, от пустых пахло жиром. Табачный дым набился в ноздри и в рот.
Как неловко не знать, куда идешь, бестолково кружить по обеденному залу, прося одних и тех же людей посторониться! Все видели, что Карен одна. Две женщины с ярко-красной помадой на губах оглядели ее с ног до головы и усмехнулись. Какие-то мужчины стояли, скрестив руки на груди, и не желали двигаться, так что Карен пришлось протискиваться между ними. Вот они подняли руки и зажали ее внушительными животами. В бархатном пальто Карен потела.
Потом она увидела Артура. От жары его светлые волосы встали дыбом, как колючки, рубашка расстегнута. Он сидел спиной к стене в большой мужской компании. Они сдвинули несколько столов, но места для кувшинов с пивом, больших кружек, стаканов для шнапса и пустых кофейных чашек едва хватало. Артур рубил воздух руками, вероятно, для пущей выразительности. Потом он засмеялся. Карен стала ждать, когда он повернется и заметит ее.
Его сосед чиркнул спичкой, и Артур подался вперед, чтобы прикурить. Его длинные тонкие пальцы переплелись вокруг гладкой мускулистой руки с завернутым рукавом. В полутьме Карен не могла разглядеть второго мужчину, а Артур смотрел на него секунду, две, три, четыре… Смотрел не как через стекло. Карен захотелось уйти.
Тут Артур заметил ее и, улыбнувшись, стал выбираться из-за стола. Друзья подталкивали его, кричали, шутили, а на Карен не обращали внимания. Столы ходили ходуном, стаканы качались и выписывали в лужицах спирали. Карен, зажатая в угол, безропотно ждала. Вот Артур подошел, взял ее за руку и сквозь плотную толпу поволок к двери.
Артур явно ждет объяснения, и Карен выдает его залпом. Получается резко, совсем по-прокурорски. На людной улице она объявляет, что беременна.
В глазах Артура мелькает целый калейдоскоп чувств, но разобраться в них Карен не может. Кожа у Артура восковая, будто он ночь не спал. Он пахнет пивом и сигаретами, но его лицо прекрасно, Карен не в силах отвести глаз. Сегодня Артур другой, совершенно удивительный.
Артур роняет пиджак на тротуар и целует ее. Тело Карен охватывает усталость — рядом с любимым так всегда. Они не виделись лишь два дня, а ей кажется — целую вечность. Ноги подкашиваются. Карен хочется утонуть в его объятиях, не заниматься любовью, а просто спать. Одинокие дни и ночи выбивают из колеи. Сил нет, и, если бы Артур ее не держал, она бы упала.
Голоса прохожих и шум транспорта остаются где-то далеко. Артур снова целует Карен, гладит ее лицо.
Ничего серьезного. Артур принадлежит ей и никому другому. Артур ее любит.
— Мой малыш, — шепчет он.
Пусть мгновенье остановится, вот прямо сейчас, навечно, потому что никогда в жизни она не будет так счастлива.
Новый дом Артура и Карен в двенадцати милях от Мюнхена.
— Так лучше, — накануне переезда заверил Карен папа Ландау. — Друзья останутся в городе, и Артур чаще будет дома. Тебе так лучше.
У Артура была машина. В Мюнхен он ездил не реже, чем раньше.
Вокруг дома росли ели, и Хеде пугала, что в чаще живет великан-людоед, потому, мол, и птицы не поют. Чужих людоед не любит, так что когда появится малыш, на улицу коляску лучше не вывозить, особенно если родится пухлый белокурый ангелочек.
Однажды вечером Артур в кои веки оказался дома, и они с Карен ужинали за большим дубовым столом. Нежное розовое мясо и мягкую желтоватую капусту Хеде подала на дрезденском фарфоре, подарке мамы Ландау.
— Хеде говорит, что в здешнем лесу живет великан-людоед и мы должны его бояться. — Карен нежно коснулась руки Артура. Она так радовалась его присутствию, что о еде и не думала.
— Ну, у Хеде таких глупых сказок хоть отбавляй! — Артур отрезал от косточки сочную розовато- красную мякоть.
Хеде расплылась в улыбке.
— Я только сказать ей, надо хорошо смотреть за свой малыш и не ходить в дремучий лес. — Пухлые руки Хеде уперлись в бока, шея покраснела — на кухне всегда было жарко. — Англия тоже иметь такой сказка, как Людоед облизывать губы, ам, ам, ам! В Германия он не влезать в труба, а тихо сидеть на дерево и караулить.
— Хеде, ты ее напугаешь, — покачал головой Артур, а когда добавил что-то по-немецки, Хеде захохотала, распахнув рот.
— Что такое? — спросила Карен. — Артур, что ты сказал?
Артур прожевал, проглотил, улыбнулся:
— Неважно.
Карен думала, что забудет о людоеде, но он прочно засел в ее мыслях. Мама Ландау говорила, что беременность — время тихого блаженства, эдакий закрытый мирок, где тебя ничего не тревожит. Это как наследие Девы Марии, своеобразное воздаяние за то, что случится потом. Потом будет нечто противоположное блаженству, и любая женщина, которая уверяет в обратном, либо сумасшедшая, либо лицемерка.
Карен чувствовала нечто противоположное блаженству уже сейчас. Мысли текли вялой бесцветной рекой и перемежались вспышками ужаса, кипевшего в голове, точно каша. Страхи созревали и лопались, отравляя душу ядом. Артура зарежут, застрелят, изобьют. Элизабет ее забыла. Ребенок вырастет убийцей. Лес станет тюрьмой, и Карен никогда-никогда не выберется из Германии.
Одинокими ночами, опутанная коконом тишины, она слышала, как людоед вздыхает у стены дома. Он завел привычку стонать в сумерках и укладывался спать, подложив одного волка под голову, другого под колени. Карен знала: ставни нужно держать закрытыми, чтобы людоеда не тревожил даже слабый проблеск света. В полной тьме Карен садилась у окна и смотрела на луну, что плыла сквозь гряду облаков над верхушками елей. Во мраке она выглядывала фары Артуровой машины.
Однажды утром Карен задала мужу вопрос, который давно ее тревожил:
— Кто тот мужчина, который дал тебе прикурить?
— Курт, — ответил Артур, отвернулся — и Карен поняла, что не ошиблась. Нет ничего хуже правды, которая должна, просто обязана быть ложью!
— Артур, останься дома, пожалуйста! — взмолилась Карен, схватив его за руку.
Артур опустился на краешек кровати и усадил Карен на колени, но она чувствовала, что мыслями он уже далеко и мечтает поскорее уйти. Артур рассказывал об успехах партии. Их вождь — замечательный человек и провидец, отдающий Германии всего себя.
— На следующих выборах мы непременно добьемся успеха, но для этого нужно много работать.
«Ресторанное застолье не слишком напоминало работу», — подумала Карен, но вслух ничего не сказала.
— Мы снова сделаем Германию великой. — Артур погладил ее по голове. — Я работаю для тебя и нашего ребенка. Мне пора идти.
— Ты уходишь не ради меня, а ради Курта! — выпалила Карен, потому что особого значения это теперь не имело: что-то между ними уже треснуло.
Артур поднялся и стряхнул ее с колен.
