фарфоровой улыбкой, он вышел из-за стола и, сделав несколько шагов навстречу профессору, подал ему руку. Ладонь у него была сухой и крепкой.
— Рад видеть вас у себя, профессор. Благодарю, что откликнулись на мое приглашение. Как добрались?
— Вполне нормально.
Слуга вкатил в кабинет столик на колесиках с бокалами и бутылками, серебряным ведерком со льдом, коробками дорогих сигар. Поклонившись, вышел.
— Прошу… — хозяин, взяв Глабариса под руку, подвел его к креслам. — На улице несусветная жара, а кроме того, в саду нас сразу же атакуют мои внуки и не дадут толком поговорить, — он снова улыбнулся. — Поэтому, если не возражаете, останемся здесь.
— Как вам будет удобнее, — согласился профессор, усаживаясь в глубокое кресло. Хозяин особняка был очень богатым человеком, и, если ему нравится беседовать с гостем в своем кабинете, стоит ли настаивать на обратном? Тем более что здесь действительно прохладно, а хорошо продуманная деловая обстановка не раздражала глаз.
— Мне рекомендовали вас как специалиста… — хозяин наполнил бокалы, бросил в них серебряными щипцами по нескольку кубиков льда, протянул один Глабарису. Тот взял, поблагодарил.
— Речь идет о коллекции Джереми Кеннона, — продолжил хозяин, отпив из бокала, — коллекции старинных русских икон, некогда вывезенных из России в Европу. Джереми еще в двадцатые годы перекупил ее за бешеные деньги на аукционе в Лондоне и привез в Штаты. Часть этой коллекции после смерти Кеннона попала в кафедральный собор в Вашингтоне. Другая, большая часть находится в частных руках. По моей просьбе с ней недавно ознакомился профессор Джон Болт, основатель Института современной русской культуры в Блю-Лагунь в Техасе. Знаете такого?
Внимательно слушавший Глабарис кивнул утвердительно. Еще бы ему не знать Болта!
— В настоящее время владельцы коллекции намерены устроить торги. Не скрою от вас, профессор, я тоже решил принять участие в продаже этой коллекции. Скажу по секрету, поскольку доверяю рекомендациям, данным вам уважаемыми мною людьми, что продажа будет произведена через иных лиц. Если хотите — назовите их подставными. По ряду причин я не желаю связывать свое имя с аукционом. Имя, но не деньги, профессор! Уже подготовлен каталог. Его любезно взялся составить эксперт фирмы «Сотби» Джеральд Хим. Вас же хочу просить написать предисловие к каталогу. Оплата вашего труда не будет в зависимости от продажной стоимости икон. Но если удастся отдать их по максимальной цене, то вы можете рассчитывать на некоторую премию. Согласны?
Глабарис задумчиво поболтал в бокале остатки виски с полурастаявшими кубиками льда, прислушиваясь, как они тихо позванивают, ударяясь о хрустальные стенки высокого стакана. Предложение было неожиданным — профессор только начал работать над книгой. Отказаться, сославшись на занятость, и вернуться домой, к оставленной рукописи? Но таким людям, особенно когда они сами приглашают тебя, не принято отказывать. И почему, собственно, нужно думать об отказе? Заработать хорошие деньги, практически не прилагая к этому никаких усилий, а только осмотрев коллекцию? Это же прекрасно! Риска нет, коллекция старинных икон, принадлежавшая Джереми Кеннону, весьма известна, и не одно поколение экспертов и искусствоведов восхищалось ею на протяжении почти пятидесяти лет. Разве он, в свою очередь, не сможет найти громкие слова для ее восхваления? Нет, решено.
— Я согласен, — профессор поставил стакан на край стола. — Однако прежде чем приступить к работе, я хочу осмотреть коллекцию.
— Конечно, конечно, — засиял фарфоровой улыбкой хозяин. — Это можно сделать не откладывая. Но у меня есть к вам одно маленькое условие.
— Какое? — насторожился Глабарис.
— Пустяк… — небрежно махнул рукой миллионер. — Не упоминать моего имени. Напишите, например, что видели ее в нашем университете или еще где-нибудь. Идет? А чек за предисловие вы получите после знакомства с шедеврами. Текст должен быть готов через три дня…
Вечером Глабарис гнал свой автомобиль по широкому шоссе на запад. В бумажнике лежал полученный чек — сумма стоила того, чтобы вывернуться наизнанку, расхваливая и без того прекрасные творения безвестных мастеров из далекой России, которые должны быть вскоре выставлены на аукцион.
Но зачем терять время? Это те же деньги. Ехать долго, и вполне можно успеть вчерне набросать некоторые мысли.
Профессор закурил сигарету, привычно пошарив рукой на приборном щитке — дорога шла под уклон, за которым был достаточно крутой поворот, поэтому он внимательно смотрел вперед, — выключил тихо мурлыкавший магнитофон, вынул кассету. Вставил чистую и включил на запись.
«…Некоторое время назад я имел честь быть приглашенным профессором факультета истории искусств Висконсинского университета в городе Мэдисон…»
Вроде ничего получается начало? Глабарис сунул сигарету в пепельницу и продолжил:
«…Мои друзья таинственно поведали мне о несметных сокровищах, которые сразу захватили мое воображение. Это было так, как будто я вошел в подземный склеп времен Древнего Рима и предстал перед потрясающими, чудесным образом сохранившимися картинами. Картины? Нет, на самом деле это была сама святость, сияющая в полутьме. Лики на иконах были темные, некоторые потрескались, другие послужили пищей для червей. Но пронзительные глаза их были как живые.
Я боялся притронуться к этим сокровищам…»
Действительно, неплохо получается. Если наговорить целую дорожку на кассете, то можно считать предисловие почти готовым. Потом останется отдать машинистке перепечатать, отредактировать и передать в контору издательства.
Глабарис довольно хмыкнул, закурил новую сигарету и включил подфарники — быстро темнело.
Через два месяца после поездки Глабариса в Мэдисон жена принесла ему в кабинет, где он работал после обеда над рукописью своей книги, ворох свежих газет. Молча положила перед ним листы с отчеркнутыми ярко-желтым фломастером заметками.
— Что это? — непонимающе уставился на нее профессор. В его доме все прекрасно знали, что нельзя нарушать покой главы семейства, когда он уединяется для работы в своем кабинете, и тем не менее постоянно пытались это сделать. — Неужели нельзя подождать, пока я освобожусь?
Он брезгливо сдвинул газетные листы с лежавшей на столе рукописи. Потом все эти газетные писания, потом.
— Прочти! — жена снова настойчиво подсунула ему газеты. — Это об аукционе.
— Да? — Глабарис, протянув руку, взял лежавшую сверху газету. В глаза бросились жирно набранные строки заголовка: «Скандал на аукционе!»
Заинтересовавшись, он быстро пробежал заметку, все больше и больше бледнея по мере чтения.
«Скандал разразился неожиданно. В самый разгар торгов эксперт фирмы „Готтлиб“ представил неопровержимые данные радиоуглеродного анализа старинных русских икон из выставленной на продажу знаменитой коллекции Джереми Кеннона. По просьбе его фирмы, намеревавшейся приобрести большую часть коллекции, кафедральный собор, где хранилась часть икон, не подлежащих продаже, предоставил ряд из них для проведения экспертизы с использованием новейших достижений науки. Как выяснилось, все иконы из коллекции Кеннона, некогда приобретенной в Европе, оказались прекрасно выполненными и искусно состаренными копиями, изготовленными в двадцатые годы нашего столетия. Несколько поколений экспертов и маститых искусствоведов, восхищавшиеся этими произведениями на протяжении почти пятидесяти лет, теперь выглядят абсолютно несостоятельными. Фирма „Сотби“ оставила своего бывшего эксперта Джеральда Хима без работы. Коллекция снята с продажи…»
Профессор бросил газету на пол и закрыл лицо руками…
Бывший полковник Эймос Стивенс слушал профессора Глабариса, удобно развалившись в плетеном кресле на широкой веранде своего дома. Со стороны казалось, что больше всего его занимает не рассказ профессора, а рассматривание ярко начищенных туфель из мягкой кожи на своих далеко вытянутых вперед тощих ногах.
