вывернуть наизнанку. И без того тошно, да еще качка.
Гирин хотел было спросить: от чего же это господину поручику Березину тошно, уж не от страха ли перед тайной высадкой на большевистском берегу? — но потом раздумал. Зачем заранее портить отношения — впереди полная неизвестность. Хорошо было слушать разглагольствования Чернова и других контрразведчиков: у них все получалось как по нотам, штабная диспозиция, да и только, — во столько-то часов прибываете, во столько-то входите в город, во столько-то в таком-то адресе вас ждут, тогда-то отправляют туда-то… А как оно обернется на деле? Березин офицер опытный, проверенный, заносчив немного, ну да это можно принимать с юмором. Ничего, оботрется, поневоле придется прижаться плотнее друг к другу, когда окажешься среди врагов на том берегу моря, глядишь, поубавится спеси. А если бы он не пользовался доверием и не имел опыта, контрразведчики его не послали бы. Интересно, ему Чернов тоже приказывал приглядывать за ним, Гириным? Мог и приказать, он такой, господин подполковник, — каждому тайно, доверительно прикажет приглядывать за другими. Гирину зримо представилось чисто выбритое лицо Чернова, седоватая щеточка усов под его большим, породистым носом, мягкие губы, как-то очень складно выговаривающие:
— Что поделать, голубчик, время пришло такое, никому нельзя доверять, абсолютно никому…
Забившись в каюту — тесную, пахнущую смолой, рыбой, уксусом и мокрым деревом, — офицеры завалились на укрепленные к стенам откидные лавки с бортиками, покрытые тощими матрацами, набитыми морской травой. Качка выматывала — не хотелось ни курить, ни разговаривать, ни смотреть друг на друга. Гирин вынужден был признаться самому себе, что он даже не представлял, что его так скоро начнет укачивать.
— Как вы? — повернув голову в сторону Березина, спросил он.
— Качает… Утлая скорлупка, на нормальном судне такой качки не почувствовали бы.
Распахнулась дверь, в каюту заглянул грек-контрабандист. Увидев бледно-зеленые лица своих пассажиров, осклабился и исчез. Вскоре где-то внизу, под палубой, чихнул и застучал движок, сначала с перебоями, потом ровнее. Дубок прибавил хода, выровнялся, меньше стал ложиться на борт. Незаметно Гирин задремал.
Проснувшись, увидел Березина и грека, примостившихся у небольшого столика перед разложенными на нем копченой рыбой, горкой овощей и елозившей по крышке стола бутылью с темным вином. Заметив, что он открыл глаза, грек налил в мутноватый стакан вина и молча протянул ему. Гирин отрицательно помотал головой.
— Хорошо! — контрабандист блаженно закатил глаза и прищелкнул языком. — Бери!
Гирин взял. Вино оказалось терпким, немного отдававшим на вкус жженой пробкой, но хорошо снимавшим неприятную кислую горечь во рту. Выпив, вернул стакан, получив взамен кусок рыбы на ломте хлеба и половинку луковицы, сочной, синеватой. Как ни странно, он съел все это с аппетитом.
— Мы тут поговорили, — повернулся к нему Березин. — Наполовину как глухонемые, при помощи жестов, наполовину как нормальные люди. Похоже, что придем на место то ли в четыре утра, то ли через четыре часа.
Грек, видимо поняв, о чем речь, согласно закивал.
— Да, да! — и показал четыре пальца.
— Когда будем подходить ближе к берегу, они выключат мотор, — продолжил Березин. — Его матрос, или черт знает кто он тут у него на этой посудине, отвезет нас на лодке. Берем свои баулы и вперед, в Совдепию.
Грек снова налил вина, пустил стакан по кругу, разодрал остатки рыбы; достав большой складной нож, отрезал хлеба. Гирин вынул часы, щелкнув крышкой, поднес циферблат к лицу контрабандиста, постучал по стеклу ногтем, потом сделал пальцем круг, словно передвигая стрелку:
— Когда?
Черные, как маслины, глаза грека уперлись в часы, потом протянулась рука, и кривой ноготь указал на цифру два.
— Ну вот, — подвел итог импровизированному разговору Гирин. — В два ночи должны прийти.
Грек засмеялся, допил вино и ушел, оставив их одних.
— Однако вы нашли с ним общий язык, — заметил Гирин, доедая рыбу. — Даже вина притащил.
— Кислятина, — поморщился Березин. — Но не выливать же за борт, раз принесли?
Некоторое время они молча ели, потом курили, лежа на лавках и бездумно глядя в низкий потолок каюты. Дубок покачивало, журчала вода, стучал движок, вокруг была непроглядная темень.
Гирин достал из кармана наган, пощелкал курком, провернул барабан, дурачась, приставил дуло к своему виску, имитировав губами звук выстрела. Березин с осуждением покосился на него, но ничего не сказал.
Внезапно стук движка внизу, ставший уже таким привычным, оборвался, и сразу стало непривычно тихо, громче заплескалась вода за бортом, сильнее захлопало полотнище паруса. Качнуло — дубок ложился на другой курс.
Натыкаясь в тесноте каюты друг на друга, Березин и Гирин слезли с лавок и устремились к выходу. Грек, вцепившись в штурвал, что-то заорал — зло, коротко. Его помощник, оттолкнув офицеров, шустро юркнул в оставшуюся открытой дверь каюты и быстро задул керосиновую лампу, висевшую на железном крюке, ввинченном в дощатую стенку.
Грек снова заорал, тыча рукой в сторону моря. Березин сумел понять только одно слово: «Смотри!»
До рези в глазах они с Гириным начали вглядываться в густую темень — вот вроде мелькнул огонек, мелькнул и пропал. Или это почудилось? Но вот опять, похоже, зеленый и красный?
«Русы!» — пробегая мимо них на свое место, крикнул матрос.
Гирин похолодел — неужели это пограничный катер красных? Вот почему грек заглушил мотор: боится выдать себя звуком работающего двигателя, а под парусом он надеется тенью проскользнуть мимо. Но если их уже заметили? Смогут ли они уйти на этом суденышке от пограничного катера, невесть как тут очутившегося, — ведь говорили же, что хитрый грек знает все пути-дороги на море и еще ни разу не попался? Неужто ему суждено попасться именно сегодня, когда они на борту, когда он, этот грек, идет не с контрабандой, а везет их?
Стоявший рядом Березин молча вглядывался в темноту. Он напряженно думал о том, что пограничникам красных тоже ничего не стоит погасить корабельные огни, или как там они называются у моряков — ходовые или еще как, и в темноте подкрасться к утлому дубку на малых оборотах мотора. Поди разбери в море, с какой стороны доносятся звуки, вся надежда только на грека, на его опыт, на то, что этот контрабандист опять вывернется.
Боже, сделай так, чтобы он ошибся, чтобы это был не красный пограничный катер, а какой-то другой корабль. И где они вообще находятся — в территориальных водах новой России или в нейтральных, в открытом море? На часы не посмотреть — кругом темень, а зажечь свет означает выдать себя.
Помощник грека метался по палубе, натягивая какие-то веревки, поворачивая парус. Сам грек- контрабандист, стоя у штурвала, подавал своему матросу гортанные команды на непонятном языке — не на греческом, скорее на турецком.
Неожиданно их всех ослепил яркий свет — пограничники подошли уже довольно близко и, безошибочно определив местонахождение судна-нарушителя, осветили его прожектором.
В первый момент все застыли от испуга. Грек круто заложил руль, и дубок, вильнув, попытался уйти из круга света. Но прожекторист знал свое дело — слепящий свет словно приклеился к суденышку контрабандиста.
Рядом с Березиным грохнули выстрелы — Гирин, держа наган, обеими руками посылал пулю за пулей в прожектор. Лицо его перекосилось от злобы, зубы были оскалены.
Подскочил матрос и ударом выбил из рук Гирина револьвер. Поручик со стоном согнулся, держась за ушибленное запястье, но тут же, распрямляясь, врезал головой в заросший сивой щетиной подбородок помощника грека. Тот успел смягчить удар, подставив руки, и они, вцепившись друг в друга, покатились по узкой палубе. Ослеплял свет, сипели от натуги душившие друг друга заросший щетиной матрос и Гирин, что-то кричал от руля грек.
Березин растерялся и никак не мог решить, что ему надо делать: помочь Гирину или, подобрав
