одетый по случаю визита к духовному лицу в строгий темный костюм — кто его там знает, русского попа, вдруг обидится, увидев гостя в фривольном мирском клетчатом пиджаке и модных брюках гольф? — поднялся по ступенькам особняка и вошел в небольшой вестибюль.
Его ждали. Неопределенного возраста молчаливый человек в глухом черном сюртуке проводил зарубежного гостя на второй этаж, оставил в приемной, перед дверями кабинета, попросив немного обождать.
День был ясный, солнечный, за окном затеяли веселую драку шустрые воробьи, с громким чириканьем перелетавшие с ветки на ветку. Квадраты желтого света, падающего из окон, легли на навощенный паркет пола приемной, придав ему цвет старого меда. Тихо, спокойно. Теплится лампада перед иконой, неслышно идут старинные настенные часы. Так и хочется расслабиться и чуток вздремнуть.
Дверь кабинета распахнулась, человек в черном сюртуке сделал приглашающий жест, слегка склонив голову, покрытую редкими седеющими волосами.
Собраться, придать лицу значительно-приветливое выражение. Оставить трость здесь, в приемной? Нет, лучше взять с собой — поможет занять руки, если возникнет ненужная пауза.
Корреспондент решительно вошел в кабинет митрополита. Первым его впечатлением было удивление при виде большого тяжелого рабочего стола. Комната проста, без излишних украшений. Но где же хозяин?
Он не сразу заметил стоящего в стороне, там, куда не доставал яркий свет из окна, сухопарого пожилого человека в темной рясе и странном головном уборе. Кажется, у русских попов он называется клобук? Или это только у монахов? Но монах ли митрополит? Какая-то искрящаяся дорогими камнями вещица, типа иконки, висит у него на груди. Как к нему обратиться — ваше преосвященство? Или нет, это, кажется, для католиков…
— Здравствуйте, — тихим, ровным голосом сказал митрополит. — Вы просили о встрече, я слушаю вас.
Не ожидавший, что к нему обратятся на русском языке, корреспондент немного смешался, но тут же овладел собой — сказалась привычка не распускаться в любой ситуации, приобретенная за долгие годы журналистской работы. Атаковать, наступать на этого старого, тихого человека, не давать ему забрать инициативу в свои сухие, жилистые руки — все церковники большие доки по части разговоров, прекрасно владеющие сложным искусством риторики, искушенные в изощренных приемах доказывания своих тезисов на богословских диспутах.
— О, добрый день… Но я прошу простить меня, плохо говорю на вашем языке. Нет, переводчика не нужно… — предупредил он движение руки митрополита к колокольчику на столе. — Может быть, вы говорите на лытыни?
— Говорю… — легкая улыбка чуть тронула губы митрополита и тут же исчезла, словно спрятавшись в седой бороде. — Присядьте.
Опустившись на стул, корреспондент удобно пристроил руки на своей трости, поставленной между колен, подождал, пока хозяин займет место за столом, приготовившись его слушать.
— Я пришел к вам не столько говорить, сколько спрашивать, потому что тысячи читателей наших газет обеспокоены событиями, происходящими в Москве, как могут быть обеспокоены христиане притеснением Церкви, пусть даже и не полностью разделяя догматов ее, — бодро начал корреспондент. — Все мы поклоняемся одному Богу, и суть не в том, какие обряды предписывает нам наша религия. Согласны?
— Нет, — разжал плотно сомкнутые губы митрополит. — Люди поклоняются разным богам.
— Я не имею в виду магометан или язычников, — быстро откликнулся корреспондент. — Но только христиан.
— Они тоже поклоняются разным богам, забыв заповедь «Не сотвори себе кумира», хотя вслух зачастую возносят хвалу только одному Богу. Но есть ли это истина? Оставим богословие, и давайте перейдем к делу, приведшему вас ко мне. О каком притеснении Православной Церкви вы говорили? Я вас правильно понял?
«Не прост старик, ох не прост. Сразу быка за рога! Но, может быть, это даже к лучшему — не крутиться лисой, а прямо поговорить с ним, не вдаваясь в дебри теологии, где он явно сильнее меня», — подумал корреспондент.
— Мне известно о случаях ограбления церквей, похищении ценнейших икон, написанных древними мастерами…
— Откуда это вам известно? — прервал его митрополит. — Мы не давали сообщения в печати.
— Профессия журналиста в том и состоит, чтобы узнавать то, что еще неизвестно другим, — нимало не смущаясь, ответил корреспондент. — Неужели вы станете отрицать эти факты? Нет? Я так и полагал. Разве вы не считаете, что Православной Русской Церкви нанесен урон? Что она подверглась тем самым притеснению? Весь западный мир обеспокоен этим, народ кипит от возмущения…
— Какой народ? — снова прервал его митрополит. В голосе его появились твердые нотки, хотя говорил он по-прежнему тихо.
Посмотрев в его лицо, корреспондент поразился, как он раньше не заметил столь странного выражения глаз старика: он глядел по-молодому зорко и твердо, словно не было за его плечами стольких прожитых лет, гнущих спину к земле, словно дух его и тело по-прежнему сильны, укрепленные сознанием чего-то такого, неведомого остальным, по крайней мере совершенно неведомого сидящему перед ним человеку.
— Какой народ? — повторил митрополит. — Тот, что трудится для пропитания своей семьи и себя самого, или тот, что живет трудами других? Я не марксист, господин журналист, просто хочу точно знать, от имени кого вы пришли говорить со мной.
— Сейчас за границей много русских… — начал корреспондент.
— Это не русский народ, — останавливая его, поднял руку митрополит. — Вы пришли говорить от имени эмиграции?
— Нет, — журналист решил на всякий случай сразу откреститься от эмигрантов. Кто знает, как относится к ним этот неглупый священник, скорее всего, не очень доброжелательно, судя по тому, как ставит вопросы. Нелегко говорить с ним, очень нелегко. Но надо!
— Насколько я знаю, ранее православные церкви не подвергались ограблениям?
— В Екклесиасте сказано: «Не говори: „Отчего это прежние дни были лучше нынешних“, — потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом», — усмехнулся старик. — Я долго живу, многое видел. Церкви оскверняли и во времена всех войн, и в дни мира, при правлении династии Романовых и при Временном правительстве. К сожалению, такое случается и сейчас. Так кто же уполномочил вас говорить со мной? Пустое любопытство ваших читателей привело сюда вас или нечто иное? Если суть в пустом любопытстве, то нам лучше не продолжать разговора. Но если у вас есть более серьезная цель, говорите, я готов слушать.
— Влиятельные политические круги западных держав обеспокоены произошедшим. По нашему мнению, Русской Православной Церкви в такой момент необходима поддержка и помощь Запада. Если вы обратитесь за ней, то мы готовы ее оказать, — глядя в глаза митрополиту, прямо заявил гость. — Церковь всегда играла большую роль в жизни России, и она может и должна сохранить эту роль. Я могу предложить текст обращения.
— Я уже обратился за помощью к представителям советской власти, — спокойно пояснил митрополит. И с легкой улыбкой добавил: — Думаю, им будет проще отыскать пропавшие иконы и наказать похитителей, чем западным кругам, весьма удаленным от России. Не только территориально, но и духовно.
— Но пока для вас еще ничего не сделано! Разве найдены иконы, являющиеся шедеврами мирового искусства? Разве пойманы злоумышленники? — немного язвительно спросил корреспондент.
— Пока еще мало сделано, — уточнил митрополит. — Я не знаток мирских дел, особенно связанных с розыском преступников и похищенных ими ценностей, но представители властей заверили меня, что ими делается все необходимое. Нет оснований им не верить.
«Он сам загоняет меня в тиски жестких формулировок латыни, — понял гость. — Разговор бесполезен. Он не захочет связать свое имя с обращением за помощью к Западу. Почему? Не верит мне, считает мой визит провокацией? Маловероятно… Но почему, черт его побери, этот старик с глазами юноши не хочет
