телефон. Пока живу у отца, а потом видно будет…
VI
После беседы с Ириной Соломатин пришел к следователю Глотову. Молча положил перед ним ее заявление.
— Скверно, — отодвигая от себя прочитанные бумаги, задумчиво произнес Слава. — Это называется вновь открывшимися обстоятельствами, а доказательств никаких. Есть такая отрасль науки, виктимология, от латинских слов «виктима» — жертва, и «логос» — учение. Она исследует роль потерпевшего в механизме преступного поведения. Сдается, Филатов попал в роль «молчаливой жертвы», собственным поведением создав ситуацию, которая привела его в петлю.
— А записка? — возразил Соломатин. — Сейчас я несколько иначе склонен оценивать его слова: «Теперь я знаю».
— Нам надо выяснить то, что он узнал! — отметил Глотов. — А мы топчемся на месте. Я поинтересовался состоянием дел на работе покойного. Есть признаки крупных хищений стройматериалов, ребята из ОБХСС работают. Где-то притих «поставщик по февралю», большой черный делец, которого голыми ручками не взять, поскольку он вроде ежа — выставил вокруг иглы связей и крепкой круговой поруки. С этой точки зрения Филатов мог стать одной из его жертв, неожиданно попытавшейся выйти из-под контроля. Про Оракула слыхал?
— Доводилось, — признался Глеб. — Мифическая фигура: никто не видел, а в материалах эта кличка мелькала. Меня, Слава, другое радует. Теперь есть официальное заявление, и никакой Собачкин слова не посмеет сказать.
— Посмеет, — горько усмехнулся Глотов, — еще как посмеет. К сожалению, наша система долгие годы была вообще вне всякой критики как снаружи, так и изнутри. Скрывались наши проблемы от народа, все решалось кулуарно, словно не в народе наша сила, не в опоре на него. Посмотри книжки про милицию — там же не люди, херувимы!
— Согласен, — кивнул Соломатин. — Я это называю «контрпропагандой». Когда есть «они» и все остальные, когда за правду не милуют, с мнением подчиненных не считаются, прикрываясь демагогией и создавая вокруг себя ядро «удобных», полностью зависящих от начальства. Я сам с выговором, знаю, как и что делается. Хотя у нас говорят: тот не милиционер, кто не имел ни одного выговора. Но подавляющее большинство начальников их не имеет, даже если серьезное дело завалят.
— Ладно, — устало махнул рукой Глотов, — мы с тобой, словно чеховские интеллигенты: покритиковали, а все осталось по-прежнему, как те выборы, когда все «за», а каждый в отдельности «против». Это у нас бывает на собраниях. Оставь заявление, зарегистрируем, решим вопрос о возбуждении уголовного дела. И готовь материалы по этому вопросу — теперь твоя самодеятельность кончилась, будешь исполнять мои поручения. Если, конечно, возбудим дело.
— Имеешь сомнения? — насторожился Глеб.
— Человеку свойственно сомневаться, — уклонился от прямого ответа следователь. — Скажи лучше, что у тебя запланировано по Филатову?
— «Цветок папоротника».
— Пожалуй… — протянул Глотов. — Без Фомина нам дольше разбираться в этой истории. Да вот беда, нет его и сам не придет. А знаешь почему? Нам не верит! В этом и мы виноваты, и газетные публикации, где журналисты пишут о нас всякое, стригут под одну гребенку…
— Больше сами, — уже от двери откликнулся Соломатин.
— Когда пойдешь в рассадник зла? — имея в виду ресторан, спросил Слава.
— Сегодня. Чего откладывать? — буркнул Глеб.
По дороге к себе он решил, что Глотов во многом прав, и самое больное — он прав, сравнив их разговоры с беседами чеховских интеллигентов. Отучили людей говорить прямо, отучили от искренности, признав ее чем-то запретным, вредным.
Дверь кабинета оказалась заперта: ребята разъехались по своим делам — оперативного работника кормит не только голова, но и ноги. Доставая ключи, Глеб услышал, как по ту сторону двери надрывается телефон. Успеет или нет? Успел.
— Соломатина, пожалуйста, — голос женский, — Глеб Николаевич? Простите, что беспокою. Вы меня не знаете. Светлана говорит, знакомая Юры Фомина…
Это был второй сюрприз за сегодняшний день.
VII
Как Глеб ни старался первым узнать Светлану в толпе, ему это не удалось. Особого впечатления на него молодая женщина не произвела — так себе. Тем неожиданней было обнаружить в ней недюжинную наблюдательность и способность к анализу, причем довольно тонкому. Рассказав Глебу историю отношений с Фоминым, она прямо заявила, что готова взять отпуск за собственный счет.
— Я буду помогать вам, Глеб Николаевич.
— Прекрасно, — усмехнулся Соломатин. — Вы приходите на встречу со мной, рассказываете загадочную историю и выражаете готовность помочь. Даже не зная, кто я?
— Почему же? — Светлана нисколько не смутилась. — Я к вам несколько дней пытаюсь дозвониться. Думаете, не догадалась выяснить, где и кем вы работаете?
— Сдаюсь! — шутливо поднял руки Глеб. — Но как вы мыслите свою помощь?
— Вы сейчас куда? — пытливо заглядывая ему в глаза, спросила Светлана. И добавила: — Если не секрет, конечно.
— В кабак, то есть ресторан. Хотите вместе со мной?
— Если это касается Юры, то да! — твердо ответила она.
— Ну что же, пошли, — хмыкнул Глеб.
В зале было душновато и немноголюдно. Сновали проворные официанты, на эстраде выступал цыганский ансамбль, исполнявший уже набившие оскомину мелодии. Пожилой скрипач в белой рубахе и расшитой блестками короткой безрукавке, увидев Глеба, озорно ему подмигнул.
Подошла официантка, глядя в сторону, лениво перечислила, что из указанного в меню есть в наличии. Соломатин попросил два салата, два горячих блюда, минеральной и кофе с пирожными.
— Вы, наверное, холостяк? — открыв сумочку, Света украдкой достала зеркальце и поправила прическу. — Иначе ужинали бы дома. Почему не женитесь? Или я проявляю излишнее любопытство?
— Почему излишнее? — улыбнулся Соломатин. — Что холост — угадали, а отчего не женюсь? Моя мама кроме меня вырастила еще двух парней. Они оба считают ее своей матерью. Один из них нам родня, другой совсем чужой человек. Но чужой оказался роднее. Справляя пятидесятилетие, наш родственник, выращенный моей матерью, гулял целых два дня, по-купечески широко, со смаком. В первый день сошлись у него люди, нужные для дела и для карьеры, пили, ели, веселились, но за столом не было ни той, кто его вырастил, ни его братьев.
— Почему? — удивленно подняла брови Светлана.
— Человек достиг определенного положения, — развел руками Глеб. — Неудобно ему стало, да и накладным посчитал. Пригласил родных на второй день — доедать оставшееся от «нужных» гостей. И жена его, мило улыбаясь, приговаривала: «Тут у меня чуток курочки осталось, я вам положу?»
— Мерзость, — передернула плечами Светлана.
— Мерзость, — согласился Соломатин. — Больше я в его доме не бывал… Противно. Так и чудится, что перед тобой, как перед бедным родственником, объедки поставят, а я гордый, унижения не терплю. Гордость и жениться не дает: кажется, пригласишь избранницу на объедки, только уже собственной жизни…
