— Зря вы так, — ответила она. — Разве может человек точно знать, где и когда найдет счастье?
Официантка принесла салаты, хлеб и минеральную. Оркестранты сложили инструменты и ушли с эстрады. Сильнее стал слышен гул, стоящий в зале ресторана.
— Разрешите? — пожилой человек в белой рубахе и черном пиджаке подошел к их столику со стулом в руках. Светлана напряглась, вопросительно посмотрев на Соломатина.
— Здравствуй, сэрво. Присаживайся, — кивнул тот ему, как старому знакомому. — Девушка со мной.
— Здравствуйте, — слегка поклонился Светлане мужчина. — Давно тебя не видел, Глеб Николаевич. Ко мне пришел?
— К тебе, сэрво, к тебе.
— А я вас узнала, — засмеялась Светлана. — Вы сейчас на скрипке играли. Так? А почему сэрво? Это имя или фамилия?
— Э-э-э, милая девушка, — покачал головой скрипач. — Это не имя, не фамилия и в то же время и имя, и фамилия. Сэрво! — он поднял длинный тонкий палец. — Так называют себя цыгане южных областей России и левобережной Украины. Или сэрви, если нас много. Из сэрви раньше были самые лучшие лошадиные барышники, плясуны и музыканты. Ах, как играли до войны на скрипочках курские цыгане во всех российских пивных! Теперь этого никто уже не может слышать, только остается вспоминать.
— А Яша Конденко? — прищурился Глеб.
— Чтобы не было недоразумений, Яша Конденко — это я… — чуть привстав, поклонился скрипач. — Но Глеб Николаевич по своей доброте всегда преувеличивает. Я не то, что старые цыгане. Сколько нас было и сколько осталось? Но я думаю, что Глеб Николаевич пришел узнать не об этом. Угадал?
— Мне нужны Алик и Моисей, — бросил Соломатин.
— Да-а, — вздохнул скрипач, складывая руки на животе. — Я всегда считал: в моем возрасте лучше каждый день иметь «Цветок папоротника», пусть даже мифический, чем один раз много-много живых цветов. Вам ясно, дорогой Глеб Николаевич?
Светлана молча и настороженно переводила взгляд с одного на другого — девушка не совсем понимала, о чем идет речь, но чувствовала серьезность разговора, полною скрытых намеков, иносказаний, недомолвок. Чего хочет Соломатин от скрипача, зачем спрашивает о каком-то Алике и неизвестном Моисее, кто они? Какое отношение имеют к поискам Юры?
— Перерыв кончается, — поглядев на часы, буднично сообщил Соломатин. — Пойдем, Яков, провожу.
— Прощайте, милая барышня, — встал цыган. — Хотя я не гадалка, но вижу на вашем лице печать большой любви к отсутствующему здесь мужчине. Желаю вам, чтобы ваша любовь была счастливой! У каждого человека должна быть особая любовь. Прощайте…
Скрипач взял Глеба под руку, они медленно пошли к скрытому пыльной портьерой проходу около эстрады.
— Я музыкант, Глеб, — тихо сказал Яков. — У меня музыка! А ты меня втягиваешь в тайные дела, просишь помочь, что-то сказать… Тебе не жаль старого Конденку?
— Нет, — после короткой паузы ответил Соломатин. — Не жаль. И сам Конденко знает — почему.
— Э! Будь проклят тот день, когда я познакомился с тобой, Глеб. Нет, ты не плохой человек, но нельзя же все время напоминать другим, что они когда-то хромали.
— Вот ты и помоги перестать хромать другим, — все так же невозмутимо предложил Соломатин.
— Да? — приостановился цыган. — А что потом будет со мной? Начнут говорить: Яшка-скрипач ссучился?!
— Кто это скажет, если ты больше не хромаешь? — поглядел ему в глаза Глеб. — Ну? Кто?
— Тебе надо жениться, — вздохнул скрипач. — Помягчеешь, начнешь лучше людей понимать, особенно когда появятся дети… Не знаю я, где Алик. Крутился он здесь вместе с Моисеем, но теперь их нет, и где найти, я не знаю. Ни адресов у меня нет, ни телефонов. Хочешь, я вам исполню чардаш Монти?
— Не надо, — Соломатин поиграл желваками. — Я вижу, ты больше всего ценишь собственный покой. Прощай, Яша, играй чардаш на потеху публике, а я пойду заниматься тайными делами.
— Обиделся? — удержал его Конденко. — Не надо расставаться, имея зло на сердце.
— Слушай, Яков, — повинуясь внезапному наитию, сказал Глеб. — Ты о Могильщике ничего не слышал?
— Слышал, — равнодушно пожал плечами скрипач. — Как не слышать? Он тебе тоже нужен? Тогда иди в мотель, ну, в тот, что с ночным баром. Там есть развеселая девка по кличке Мышка, ее все знают, не ошибешься. Расспроси у нее, а я пойду потешать публику. Прощай, Глеб Николаевич! И я тебя прошу, не приходи ко мне с такими делами, приходи слушать музыку…
VIII
Ночевал Фомин в сторожке, а утром вновь началось то, от чего он отвык, живя у Светланы.
Опыт бродяжничества какой-никакой, а все же некоторый у него уже имелся. Поэтому утром он первым делом отправился на рынок, где создавались и тут же распадались «трудовые коллективы». Первая половина утра прошла за разгрузкой помидоров. Получив трояк, Юрка позавтракал в харчевне при рынке, потом пошел звонить Светлане. Ее не было ни дома, ни на работе. Пришлось вернуться на рынок. Потолкался среди покупателей и таких же, как он сам, искателей мелкого приработка. Поняв, что там больше ничего не обломится, начал раздумывать над проблемами бытия. Ехать домой к Светлане он боялся. Вдруг около ее дома ждут соглядатаи? Поехать к Сакуре, поговорить по душам, вернее, вытряхнуть из него душу, узнать, что он прячет на самом ее дне? Но адреса Сакуры нет. И тут вспомнился Икряной — обвислый животик, округлые жесты, пространные обещания помощи. Заехать к нему — узнать адрес Сакуры?..
Доцент оказался дома. Увидев стоящего в дверях Юрку, он смешался — Фомину даже показалось, что Икряной его испугался, но пропустил в прихожую.
— Вот, — жалко улыбнулся Икряной. — Вчера засиделись… Как дела? Есть хочешь?
Поесть не мешало, хотя бы впрок. Икряной проводил Фомина на кухню. «Кают-компания»! — вспомнил Юрка первое посещение доцента. Достал из холодильника бутылку водки, быстро нарезал помидоры и колбасу, поставил на плиту чайник.
— Давай, это… по маленькой, — он разлил водку по пузатым стаканчикам и, не дожидаясь Юрки, выпил.
— Почему не расспрашиваете? А, Михал Владимирыч? — взяв бутерброд с колбасой, мрачно поинтересовался Фомин. К водке не притронулся. — Вдруг я уже документы собрал и пришел узнать, куда их отнести?
— Шутишь? — нервно дернулся Икряной. — Зачем тебя расспрашивать? Раз пришел, значит, надо. Так ведь?
— Мне Александр Михайлович нужен, — сказал Юрка.
— Кажется, мы один раз уже… — начал Икряной.
Фомин, не дослушав, прошел в комнату, снял с серванта большую хрустальную вазу. Увидев, что хозяин приплелся следом за ним, повторил вопрос:
— Мне нужен Шаулов. Понятно?
— Но я… — прижал к груди руки доцент и тут же сморщился, как от зубной боли. Ваза полетела на пол, брызнув в стороны осколками, а Юрка снимал с серванта вторую.
— Что ты делаешь?
— Александр Михайлович объяснит, — усмехнулся Фомин.
— Стой! — зажмурившись, закричал доцент. — Я в милицию…
Вторая ваза грохнулась на пол. Икряной закрыл лицо руками. Фомин подошел к нему вплотную:
— Какая милиция, Михал Владимирыч? Вы отлично знаете, кто такие получатели! Адрес и телефон! Или я здесь…
— Не надо! — взмолился доцент. — Я дам, разбирайтесь сами, но ты никому не скажешь, где и как
