Вдалеке темной тенью на фоне неба торчали башни костела. В Немеже вообще куда не пойди, отовсюду видно костелы — население такое набожное, или польские паны, долгие столетия владевшие этим городком, специально насаждали полную покорность ксендзам? Стены домов рядом с пожарищем немного закопченные, грязные от сажи, и крыша на одном из них слегка обгорела. И, как назло, никаких заведений, куда можно заглянуть, не вызывая подозрений, — только лавчонка мелкого торговца да аляповатая, издалека бросающаяся в глаза вывеска холодного сапожника.
Тротуар привел к перекрестку. Бросив взгляд на фанерную табличку с выцветшей от непогод надписью, Павел Романович прочел: «Берлинерштрассе». Постоял немного, потом повернул обратно, зорко оглядывая прохожих.
Нет, никто из них не вызывает подозрений, однако маячить на почти пустой в этот час улице всe равно не стоит. Ну сколько раз он еще сможет здесь прогуляться — два, три, а потом, что делать потом? Если бы обладать волшебным даром проникать в прошлое, возвращать минувшее и становиться свидетелем давно случившегося! Сколько тайн тогда было бы раскрыто.
Как бы чудесно сейчас подглядеть, отчего вдруг возник пожар на явке, указанной погибшим переводчиком Сушковым своему однокамернику Семену Слободе, увидеть обитателей сгоревшего дома, их гостей, друзей и недругов. Вот бы скользнуть невидимой тенью под еще не успевшую провалиться от жаркого огня крышу и услышать разговоры, запомнить лица…
Жаль, что человеку такое не дано, не может он повернуть вспять время, заставить его служить себе. Что было — то было, а что было — безвозвратно прошло!
Щурясь от льющего в глаза солнца, Семенов снова оглядел улицу: все именно так, как описывал ему Осип Герасимович — липы, лавчонка торговца, домики. И ни в одну дверь не постучать, не поздороваться с хозяевами, не расспросить их о происходивших событиях. Зайти разве к сапожнику?
Перейдя на теневую сторону, он направился к сапожной мастерской, прикидывая, как бы половчее заговорить о пожаре — неизвестно, сколь разговорчив хозяин. Принято считать, что наиболее говорливы парикмахеры, а вот как обстоит дело с сапожниками? Про них чаще слышишь: «пьет, как сапожник», а о склонности к беседам народная мудрость умалчивает.
Толкнув давно не крашенную дверь, он очутился в заваленной старой обувью комнате. Посредине, за самодельным верстаком, зажав между покрытых линялым фартуком колен сапожную лапу с надетым на нее ботинком, сидел хозяин, держа губами деревянные шпильки. Вынимая их по одной, он ловкими и точными ударами молотка вгонял острые кусочки дерева в прохудившуюся подметку.
Бросив на клиента равнодушный взгляд из-под замотанных суровой ниткой круглых очков в простой железной оправе, сапожник вытянул шею и скользнул глазами по обуви пришедшего. Видимо, беглый осмотр его вполне удовлетворил — есть надежда немного подзаработать на этом дядьке, заросшем клочковатой щетиной.
— Пану нужен срочный ремонт? — вынув изо рта гвозди, поинтересовался сапожник и тут же быстро добавил: — С ноги работа дороже.
Семенов согласно кивнул и присел на указанный хозяином табурет, расшнуровывая ботинки. За свою обувь он не боялся — ботинки польского довоенного производства, в меру поношенные, со сбитыми набойками на каблуках. Именно такие, какие могут быть у человека его положения: средних лет провинциала, не отличающегося особым достатком и не занимающегося коммерцией или спекуляцией.
Разглядывая обувь клиента, сапожник огорченно покачивал головой, ковыряя черным ногтем истончившуюся подошву и стесанную резиновую набойку на каблуке.
— Можно, — наконец сказал он, — нового товара нет, чтобы поставить пану, но отыщем на старом что поцелее. Согласны? Сейчас вообще тяжело с товаром, — вздохнул он, перебирая лежавшие возле него изношенные туфли и сапоги. — Приходится выкраивать, выворачиваться. Пан намерен платить натурой или марками? Я имею в виду оккупационные.
— Марками, — разочаровал его Павел Романович, уже знавший, что в городе предпочитают натуральный обмен, особенно когда в виде расхожей валюты выступают хлеб, сало, табак или, на худой конец, картошка.
— Да, пан, в интересное время мы с вами имеем честь жить, — отдирая клещами набойки, продолжил сапожник. — Вы к нам издалека, простите великодушно за праздное любопытство?
— Не очень, — улыбнулся Семенов. Молчать не стоило, надо поддерживать завязавшуюся беседу. — Хочу здесь решить некоторые дела. Хозяйство! Какое бы время ни было, а есть надо. Все хотят питаться: я сам и другие люди.
— То так, — немедленно согласился сапожник. — В деревне, а я вижу, пан селянин, все же легче, чем в городе. Огороды, скотина. Но и прийти из лесу могут или с города наехать, и все забрать. Однако могут не наехать и не прийти. А в городе? Налог плати, все дорого на базаре, не подступишься… Холера ясна! — выругался он, оцарапав палец.
— В деревне тоже не сладко, — разглядывая выцветшие обои и керосиновую лампу под жестяным абажуром, возразил Павел Романович. — Продукты надо сдавать властям, сеять, пахать, а работать кому? Одних побили, другие утекли кто куда. От новины до новины едва-едва дотянешь, да и то далеко не всегда.
Поглядывая в окно, он ждал момента, чтобы спросишь о сгоревшем доме. Сапожник, похоже, страдал молчаливостью и, по всей вероятности, давно здесь обосновался. Помнится, Осип Герасимович говорил, что еще до пожара здесь уже работали сапожная мастерская и лавка мелочного торговца. Если тут ничего не удастся узнать, придется направиться за покупками и попытать счастья там. Не то чтобы он не доверял проверке, проведенной людьми Колесова, но хотелось все поглядеть самому — по возвращении придется держать ответ.
— Пан думает, в дом попала бомба? — перехватив его взгляд, усмехнулся сапожник. — Нет, пусть пан так не думает, нас не бомбили. Зачем им кидать бомбы на наш городок? Россияне уходили быстро, а немцы так же быстро наступали. Прогремели танки, пробухали пушки — и уже другая власть. То случился пожар, проше пана. Большой пожар.
— Кто сгорел? — почесывая одной ногой другую, лениво поинтересовался Семенов, стараясь выглядеть любопытным обывателем, охочим до любых новостей: лишь бы нашлось потом, что рассказать в своей деревне после возвращения из города. И тут же ему пришла в голову другая мысль: стал бы местный селянин тратить деньги на ремонт обуви? Шут его знает, но теперь уже поздно давать обратный ход.
Придется ему жестоко поторговаться при расплате за работу, тем более что заранее цену не обговаривали, а что здесь почем, хорошо известно.
— Болтали, старуха сгорела, хозяйка, — принимаясь за второй ботинок, мотнул головой в сторону окна сапожник. — Жила с постояльцем или родственником.
— Тот тоже сгорел?
— Ни, милостивый пан, спасла Пресвятая Дева Мария, — сапожник небрежно перекрестился на католический манер, и Павел Романович последовал его примеру. — Или святой Церкви заступник и оборонитель наш от пожаров вовремя увел его. Одна старуха и сгорела. А постоялец ее пропал.
— Бывает, — равнодушно откликнулся Семенов. — Сейчас это недолго. Был человек и нету.
— Я не про то. Просто ушел и больше не вернулся. Загинул альбо нет, не знамое дело. Тут, да будет известно пану, другие события происходили. Немцы какого-то смертника искали, листовки клеили, дома обыскивали. Чего уж пожар? Так и хватали на улицах всех подряд.
— Нашли?
— Кто их знает, — рассудительно ответил сапожник, подавая готовую пару клиенту. — Разве ж они нам об этом скажут? Россияне на самолетах стали летать, станцию бомбами забрасывали, вот то, я скажу пану, был пожар! Упаси Пресвятая Дева от такого. А это, — он пренебрежительно отмахнулся в сторону окна, — по сравнению со станцией, тьфу, мелочевка. У вас летают?
— Больше ночами, — завязывая шнурки, нехотя сказал Семенов. — Гудят в темноте, поди разбери, чьи аэропланы. Сколько я должен?
Торговался он азартно, взывая к совести сапожника и призывая в свидетели пана Езуса, клянясь здоровьем родни и своим собственным. Наконец сошлись. Отсчитав сапожнику мятые засаленные бумажки и мелочь, Павел Романович попрощался и вышел. Проходя мимо окна мастерской, заглянул в него — сапожник опять набрал полон рот деревянных шпилек и вгонял их одну за другой в подошву надетого на лапу
