— Спасибо, — Ярослав смотрел недоверчиво, вертя в сильных пальцах, испачканных маслом, большой гаечный ключ.
— Вам описали внешность другого человека? — догадался Павел Романович. — Выше меня ростом, светлоглазого, с квадратным подбородком? Это мой друг, но он не смог сегодня прийти.
— Хорошо, пан Казимир, — глядя исподлобья, согласился словак. — Но чем вы докажете свою правдивость? Я могу показать документ, что действительно являюсь Томашевичем, а у вас, сдается, нет бумаги, подтверждающей названное имя? Или я неправ?
«Рубанет еще гаечным ключом по черепу, — невольно поежившись, подумал Семенов. — Вон какой лось вымахал. Затевать с ним драку и терять контакт? Надо было раньше подумать о возможном недоверии. Теперь придется выкручиваться».
— Покажите, — согласился он. — Я тоже имею право сомневаться.
Не отводя взгляда от Семенова, Ярослав медленно расстегнул карман френча и достал солдатскую книжку.
— У вас был пятый номер в баскетбольной команде, — кивнув в знак того, что прочел данные, сказал пограничник. — Если этого недостаточно, я готов рассказать о Любице и ее отце, старом Блажкове, и повторить слова, сказанные вами Нине: «Мы все очень рискуем».
— Достаточно, — Томашевич положил ключ на капот. — Чем я могу быть вам полезен?
— Откуда у вас немецкая машина?
— Командира части, — снова пнул ногой шину Ярослав. — Барахлит. Гоняю ее время от времени в город. — Он хитро улыбнулся. — Для механика ничего не стоит заставить ее работать, как часы, но тогда реже удастся вырываться с аэродрома.
— Понятно, — Павел Романович присел на траву, жестом предложив словаку расположиться рядом. — Можете одолжить нам машину на несколько часов? Ну, скажем, сегодня вечером?
— Трудно, но можно попробовать. Я позвоню и скажу, что ремонт потребует больше времени, однако утром надо обязательно вернуться и авто должно остаться в целости, иначе…
— Все будет нормально, — похлопав его по колену, заверил Семенов. — Получите его обратно еще до утра, в полной сохранности, кроме сожженного бензина. Что слышно на аэродроме?
— Приказали готовить самолет для эсэсовца, улетающего в Берлин, — сообщил Томашевич.
— Когда летит, зачем, кто?
— Скоро, но точно не знаю когда. Думаю, это тот, что прилетел в начале весны. Важная персона, его встречали и поселили в замке. Наш начальник потом еще несколько дней трясся от страха. Зачем летит? Трудно сказать, нам не докладывают, но когда вылет, я, пожалуй, смогу узнать: у меня хорошие отношения с начальством и я никогда не отказываю немцам в помощи, если у них неполадки с моторами.
— Маршрут полета сможете выяснить? — покусывая травинку, задумчиво спросил Павел Романович.
— Послушайте, пан Казимир, — доставая сигареты, усмехнулся словак. — Я догадливый с детства. Нина рисковала, расспрашивая о самолетах, и я ей сказал об этом: могли в два счета донести! Много раз я просил ее свести меня с серьезными людьми, и теперь вижу, что просил не напрасно, если вы знаете даже мой номер в баскетбольной команде и о Любице. Из Немежа нельзя запросить Прешов в Словакии! Это могут сделать только немцы или…
— Или? — покосился на него пограничник.
— Или русская разведка, — решившись, выдохнул Ярослав. Капли пота выступили у него на лбу, и он небрежно смахнул их ладонью. — Я никому здесь не рассказывал ни о баскетболе, ни о Блажковых. Говорите прямо: что нужно?
— Помочь. Потом, возможно, придется уйти в лес. Согласны?
Томашевич откинулся назад и уставился в небо, дымя сигаретой. Семенов сидел рядом, ожидая ответа. Казалось, словак совершенно забыл, что он тут не один, и продолжал все так же лежать на спине, закинув за голову длинные сильные руки. Наконец он глухо ответил:
— Что я должен сделать?
— Узнать маршрут полета, день и час вылета. Надо полагать, в Берлин отправляется оберфюрер Бергер, — объяснил пограничник. — Сегодня к вам подойдет немецкий офицер и вы дадите ему машину. Встреча с ним у Варшавского шляха, на перекрестке с дорогой к озеру. Знаете?
Ярослав кивнул: да, он знает это место, достаточно глухое, куда даже патрули редко заглядывают.
— Как я его узнаю? — спросил он. — И где мне потом вернут машину?
— Узнаете, — засмеялся Семенов, — а авто получите там же. Оно будет стоять и ждать вас. Даже лучше, оставьте машину в этом месте в восемь вечера, а рано утром заберете. Договорились? Так меньше риска.
— В лесу я стану пленным? — поднимаясь и отряхивая мундир, мрачно поинтересовался Томашевич.
— Нет, — твердо ответил Павел Романович. — Не забудьте про дату и время вылета, и о маршруте. Чем скорее это нам станет известно, тем скорее кончится ваша служба у немцев. Мы сами найдем способ сообщить о времени и месте нашей новой встречи. Надеюсь, оберфюрер вылетает не завтра?
— Дня через два-три, так говорили. Я могу ехать? Вас подвезти?
— Спасибо, я пешочком. Если в следующий раз придет другой человек, он передаст вам привет от пана Казимира…
Спрятавшись в кустах, Семенов видел, как Ярослав закрыл крышку капота, потом сел за руль и несколько минут не трогался с места, положив руки на баранку и глядя перед собой — о чем он раздумывал? И будет ли сегодня вечером стоять на условленном месте большой черный автомобиль начальника аэродрома? Наконец хлопнула дверца, заурчал мотор, машина, пятясь задом, выползла на дорогу и унеслась к городу, подняв за собой шлейф пыли.
Опять тишина, щебечут в ветвях птицы, гудит далеко в небе немецкий самолет — и ни души вокруг.
Глава 6
Прихода Анны Нина ждала с замиранием сердца — все валилось из рук, внутри образовалась сосущая пустота и мелкая дрожь во всем теле, как от озноба. Даже порезала щеку клиенту, правда не сильно, скорее оцарапала немного, но все равно раньше с ней такого не случалось — при любых обстоятельствах она могла брить и стричь хоть с завязанными глазами. С другой стороны, какие уж такие случались в ее жизни обстоятельства? Что всем досталось на долю, то и ей: сначала жили при панах, потом два года при советской власти, а после пришли немцы. И всегда она чувствовала себя какой-то ущербной, что ли: панские власти смотрели косо на белорусов и русских, пришли Советы и стали подозрительно относиться к жившим при панах, да еще мелким предпринимателям, в разряд которых попала и Нина, как совладелица маленькой, всего на два кресла, парикмахерской, а для немцев вообще не существовало людей, кроме них самих, — остальные так, что-то вроде рабов или бессловесного скота, с которым можно поступать, как заблагорассудится. Вечный страх, вечная неуверенность, постоянное ожидание неприятностей поневоле приучили уходить в себя, замыкаться, искать забвения в мелочах жизни.
Доверие Колесова, предложившего ей остаться в подполье, изумило и вселило новые страхи. Тебе доверяют, на тебя надеются, от тебя хотят многого, но можешь ли ты оправдать доверие и не подвести? Вдруг о тебе, вернее о твоих связях с подпольем, узнают? Что тогда — ров в Калинках или застенок гестапо? Откажешься — тоже неизвестно, как все повернется.
Успокаивало, что приказывали ждать, ничего не делать, только вновь открыть парикмахерскую и заводить знакомства. Когда будет надо, к ней обратятся. Это показалось не таким уж сложным делом, и теплилась надежда, что все закончится очень скоро — опять придут советские войска и жизнь покатится по привычной колее, войдет в знакомое русло, поскольку за два года они привыкли ко многому, чего были лишены при панах: участвовали в выборах, появилась возможность учиться, да вот только реализовать ее
