хорошего во мне? Что именно они должны были ценить? То, что у меня неплохие журналистские способности и я могу в день навалять до десяти бессмысленных заметок или пару столь же бессмысленных статей? Или то, что я считаю, что разбросанные по комнате вещи – это признак высокой самооценки и презрения к оценкам других? Может быть, я какая-то особенно душевная или еще что-то в этом духе? Нет? Тогда что?
Дашка сказала мне:
– Я вообще-то соврала тебе тогда. Мой папа никогда ничего подобного не говорил.
– Чего не говорил? – бесцветным голосом переспросила я.
– Ну, что ты нам не подходишь. Что он ищет того, кто бы ухаживал за нами. Это все я сама придумала.
– Зачем? – удивилась я.
– Мне хотелось, чтобы ты ушла. Я… мне казалось, что будет лучше, если мы останемся одни. Только папа и мы. Мы же справлялись! А от тебя никакой пользы не было…
– А что он говорил обо мне? – запоздало поинтересовалась я, хотя теперь это все было уже неважно.
– Ну-у, он говорил многое, – задумчиво протянула Даша.
Сейчас, после этого долгого дня, замотанная в мой шарф и мои же носки, с чашкой в руке, она казалась совершеннейшим ребенком, каким, собственно, и должна казаться. Маленькая девочка, которая очень любит папу. И не хочет его ни с кем делить.
– Что именно?
– Что ты хорошая, веселая, добрая, хотя я лично не считаю, что ты такая уж добрая. Ну… и что он очень тебя любит. Это вообще какое-то свинство.
– Почему? Потому что он должен всегда любить только вашу маму? – переспросила я, хотя ответ был и так очевиден.
– Я не знаю, – тихо прошептала она. – Я думала, что да. Но теперь все стало еще хуже. И папа совсем теперь не смеется, а только работает и работает.
– Как-то странно. Не похоже на него.
– Вот именно! – расстроено воскликнула она. – Если уж на то пошло, уж лучше ты, чем то, что сейчас!
– Но если твой папа счастлив с этой женщиной, пусть даже не так, как с вашей мамой или со мной, ты же понимаешь, что все равно это важно, – продекламировала я голосом мудрого старого Каа. – Ты должна наконец научиться думать не только о себе, но и о нем. Вы вырастете, уйдете из дома, а папа? Неужели ты хочешь, чтобы он остался совсем один?
– Нет, не хочу. А о ком ты говоришь? – насупилась она.
Я вздохнула. Девочка явно сильно устала за весь день.
– Ну, кто там у вас дома сейчас? Я представляю, как она переживает, как думает, что теперь будет говорить вашему папе. Вы же так и им отношения разрушите. Тебе надо, чтобы это произошло во второй раз? – назидательно спросила я, подливая ей чай.
Потом, чуть поколебавшись, все же откупорила принесенную Сашкой бутылку и налила себе стопку терпкого рома. Сверху колы. Даша недоуменно следила за моими действиями, а затем спросила:
– Ты в своем уме?
– А что такого? Сейчас вечер, я устала как собака. Могу и немного выпить, – оправдывалась я.
Все понимаю, при детях пить нехорошо, но, с другой стороны, а хорошо, если я заболею? Я тоже промерзла и нуждаюсь в некотором релаксе.
– О каких ты отношениях говоришь?
– О каких-каких? С этой Таней! – пожала плечами я.
Ром был что надо, кстати.
– Да она же просто няня, – заявила Дашка с недоуменным видом.
От неожиданности я чуть не подавилась своим коктейльчиком, дико закашлявшись и завертев глазами, а Дашка подошла ко мне и принялась с умным видом бить меня по спине.
– Как няня? – прохрипела я.
– Уже третья. Но эта – самая дерьмовая. Полхолодильника стрескала. Заперла нас и ушла. А еще она материлась. Как только их в этих агентствах держат! А папа мог бы нас одних спокойно оставить. Что я, каши бы не сварила? Если уж ты это можешь, то я-то точно бы справилась.
– Конечно, – с улыбкой согласилась я. – Так это правда? Она – няня?
– Ага, – довольно кивнула Даша. – Только бывшая.
– А как вы… вообще поживаете? – совсем другим голосом спросила ее я. – Как учеба? Как бабушка?
– Бабушка теперь что-то все больше по больницам. Папа сказал, что, если так пойдет, ее там и вправду залечат до какой-нибудь болезни. А учеба – это же наш крест, – с выражением терпения и понимания выпалила она.
На душе стало удивительно хорошо. Вот здесь и сейчас, с этими детьми, с этим ветром и холодом за окном, я вдруг на миг ощутила удивительную гармонию с самой собой. И даже тот факт, что я была жестоко обманута, ничего не значил, потому что если кто кого и обманул, так это только я сама себя. И правильно говорили мне и Жанночка, и Тоська – испугалась я. Испугалась однообразных лет долгой счастливой жизни, испугалась того, что не будет больше бегать по моей крови адреналин, не будет огня в глазах встреченных мною мужчин и в моих собственных тоже. Что такое счастье? Унылая череда повторяющихся семейных праздников и еще более унылых будней. Кучи обязанностей, непроверенные уроки, неотстиранные пятна, непришитые пуговицы. Дом, закупка продуктов, ворчание по поводу грязи в доме, маленькие зарплаты, большие расходы. За те месяцы, что я провела с Константином, я смогла воочию убедиться, что все это – не мое. Не приспособлены мы, кролики, для лазания. Никогда еще до того времени с такой необратимой отчетливостью не понимала я, что мой осознанный выбор – одинокая жизнь в объятиях разнообразных страстей. Погоня за острыми моментами, удовольствиями и новыми знакомствами, где каждый новый незнакомец придет только для того, чтобы обязательно уйти.
– А мы по тебе скучали, – сонно прошептала Даша, укладываясь на мой диван. – Ты все-таки прикольная.
– Я тоже скучала, – тихо ответила я, прикрывая ее одеялом.
Я все еще беспокоилась, что этот вояж не пройдет для детей безнаказанно. Простуда наверняка им обеспечена. Я помыла посуду, положила их сапожки на батарею, взяла пачку сигарет и вышла на лестницу. Курить дома при детях я не хотела, хватит и того, что я при них пила.
Я стояла, медленно выдыхала белый ароматный дым, чувствуя легкий озноб, – на лестнице было гораздо холоднее, чем дома. Там я все время держала включенным обогреватель.
Значит, это так и есть – я испугалась того, что могло бы быть. Жизнь, в которой я стала бы действительно нужной кому-то, не устраивала меня саму. Надо же, как мы лихо умеем обманываться. Зачастую именно мы сами и обманываем себя. Чаще, чем хотелось бы. Я ушла из-за того, что сказала тогда Даша? Черта лысого. Я ушла, потому что устала и малодушно побоялась принять такое счастье, как большая семья. Любовь в моем представлении – только приключение, в которое ты собираешься как в отпуск. И ты проводишь время в этой чудесной стране, лежишь на пляже, чувствуешь всем телом эйфорию и счастье. Тебя любят! Ура. Ты любишь! Еще лучше. Трижды ура! Но ведь все отпуска рано или поздно заканчиваются. Не в этом ли их прелесть? Что, если решить остаться в каком-нибудь Египте навсегда? Окажется, что солнце там не всегда так ласково и нежно. Что часто ветра и пески бушуют, разгораясь, ссорясь, скандаля с тобой. И чтобы жить там, надо много работать, а кругом совсем другой мир, к нему надо привыкать, его надо узнавать, под него надо подстраиваться. Не проще ли остаться в своем, пусть и не всегда счастливом, но таком знакомом мире?
«Да. Проще», – ответила я сама себе.
А что сделала я? Я обвинила во всем восьмилетнего ребенка и оставила самого лучшего мужчину, которого только можно себе представить. И для чего? Чтобы просто не мыть посуду? Какая глупость!
– Саша, ты здесь? – вдруг спросила меня Даша, высунувшаяся на лестничную клетку прямо в одеяле.
– Да, я тут. Что случилось?
