Он усмехнулся с видом заговорщика, дал ей адрес своей третьей мастерской и сказал:
– Никому ни слова. Эта мастерская засекречена, о ней никто не знает.
Страх и волнение охватили Камиллу. Впервые она почувствовала, что мэтр замечает ее и как женщину. Она пообещала:
– Никто не узнает, мосье.
– Вы меня не так поняли. Сколько вам лет, мадемуазель? Честно?
– Двадцать.
– Я гожусь вам в отцы.
«Но вы мне не отец», – подумала она и была рада, что это так.
– Мы будем там работать, мосье Роден?
– Посмотрим.
5
Жалкий вид мастерской неподалеку от острова Сен-Луи удивил и разочаровал Камиллу, Ей понравилось местоположение, но неприятны были грязновато-желтые стены, облупленная краска, выцветшие занавески на окнах, рассохшиеся ставни, беспорядок, кучи материала и пыль повсюду. Никакой романтики, и все, казалось, вот-вот рассыплется в прах.
Огюст улыбнулся, заметив ее разочарование, и сказал:
– Я собираюсь снять еще одну.
– Но у вас уже три.
– Будет четыре. Мне всегда хотелось мастерскую поближе к площади Италии. Это интересная часть Парижа. И там можно найти уединение.
– Но здесь можно навести порядок. Будет вполне прилично.
– Мне все равно, как выглядит мастерская. Это одно тщеславие.
– А четыре мастерские – не тщеславие?
– Мне нужен простор. В трех тесно.
– Но эта так хорошо расположена, мэтр.
– А я и ее сохраню на всякий случай. Взмахом руки он отмел ее возражения.
– При новой мастерской будет двор. Я всегда любил дворы. Подождите, покажу вам бюсты.
Обиженная его резким тоном, Камилла направилась было к двери, но остановилась – ее привлек стоящий в углу бюст. Это был гипсовый бюст прелестной молодой женщины: любопытство Камиллы было задето.
– Кто это?
– Не ваше дело, мадемуазель.
«Он настоящий тиран», – подумала Камилла вне себя от бешенства. Она чуть не умерла от стыда и унижения, но ей страшно хотелось задать ему этот вопрос.
И теперь, оказавшись в глупом положении, язвительно заметила:
– Он такой классический. Почти римский.
К ее удивлению, он не оскорбился, а просто сказал:
– Вы правы.
– Вам он не нравится? – спросила изумленная Камилла.
– Не очень. Я находился тогда под влиянием Каррье-Беллеза и думал о Марии-Антуанетте[81].
– У нее необычайно красивое лицо.
– Моделей с красивыми лицами сколько угодно. – Он сделал нетерпеливый жест, меняя тему разговора. – Но дело не в том. Вот бюсты Гюго. – И снял влажные тряпки с обоих. – Говорите только правду. Будьте безжалостны, если нужно.
– Конечно. – Она будет так же сурова с ним, как и он с ней. Камилла стояла завороженная. Казалось, на нее смотрит живой Гюго. Папаша Гюго смотрит на свою любимую Францию, богоподобный и такой земной. Она была потрясена. Мэтр говорил, что бюсты не окончены, но она чувствовала, как пульсируют вены на лбу у Гюго. Все черты как живые, выдержанные в гармоничном единстве. Моделировка обоих бюстов была грубой: словно два утеса со множеством расщелин. Отошла в прошлое сентиментальная гладкость, думала она. Округлые полированные поверхности. Ложная искусственность, веками властвовавшая во французских скульптурных портретах, даже у Гудона. Вся во власти эстетического наслаждения, Камилла готова была броситься к ногам мэтра. Как можно обижаться на такого художника! Но все это надо держать про себя. Спотыкаясь, она подошла к единственному в мастерской стулу и села, стараясь совладать с собой.
– Вам они не нравятся, мадемуазель?
«Что же делать?» – кричала ее душа. Ему небезразлично ее мнение. Она еще не видела мэтра в такой тревоге– он ждал ее приговора.
– Я же говорил, что они не закончены.
– Нет, вы ошибаетесь. Они закончены.
