– Но мне все время приходится менять выражение лица.
– Потому что у Гюго нет постоянного выражения, оно все время меняется.
– Меняется? – Он внимательно смотрел на нее. Почему это не пришло ему в голову?
– Да. И, однако, – Камилла осторожно подбирала слова, стараясь не выдать, как бешено бьется ее сердце, – каждый бюст точно передает выражение, характерное для Гюго.
– Вы его знаете? – спросил Огюст, внезапно обеспокоившись.
– Только по книгам. А вы, мэтр?
– Немного. Вам он нравится?
– На мой взгляд, его поэзия слишком романтична, но мне нравятся «Отверженные», это замечательная книга. Вы читали ее?
– Не до конца, – с сожалением признался Огюст. – Нет времени.
– Но я предпочитаю Золя, Доде и этого нового, Мопассана, хотя мне не нравится его взгляд на женщин.
– Если хотите, могу вас познакомить с Золя и Доде.
– Нет, – отказалась она решительно. – Они меня разочаруют, я уверена. Как почти все великие люди.
Он слегка улыбнулся, но она оставила эту тему и спросила:
– А кого предпочитаете вы, мэтр?
– Руссо, Данте, Бальзака, Бодлера…
– Бодлера? Это под его влиянием вы меняете «Врата», не так ли?
– Я держу его книгу у постели, вместе с Данте, но в одном Париже столько моделей, что работы над «Вратами» хватит на всю жизнь. – Он замолчал, словно сожалея, что разговорился. Она тоже молчала и сидела, опустив прекрасные глаза, а он наблюдал за ней.
Как она трогательна в этой задумчивости, которое он раньше у нее не замечал. Он готов был лепить её хоть сейчас, вот так как она сидит.
Камилла подняла глаза. Взгляды их на минуту встретились.
– Мне бы хотелось… – Он остановился.
– Вы хотите, чтобы я вам позировала?
– Не знаю. Вы еще очень молоды.
– Зрелость – это степень умственного развития.
– Я настояла, чтобы мои родители перебрались из Шампани в Париж. И я буду скульптором, что бы они ни говорили.
– О, я допускаю, что в чем-то вы вполне взрослый человек, мадемуазель, – сказал он. Ему и нравилась эта молодая женщина и чем-то смущала его: она так отличалась от всех, кого он встречал. Ее отзывчивость, понимание с полуслова грели ему душу, но она – еще не распустившийся бутон, а он… господи… Он вдруг почувствовал себя таким стариком!
– Вы придаете слишком большое значение возрасту, – сказала она. – И Гюго тоже?
– Гюго! – Их взгляды снова встретились, на этот раз надолго. И тогда обоим показалось, что темноту прорезали яркие лучи света.
– Спасибо, мадемауазель, вы мне помогли. Мы будем работать в новой мастерской. Как только я ее сниму. Раз в неделю, по субботам.
Глава XXIX
1
Пришла суббота. Огюст, горя от нетерпения и волнуясь, явился в новую мастерскую пораньше, и когда Камилла не опоздала, вздохнул с облегчением.
Новая мастерская, около площади Италии, на пересечении улиц Рубенса и Веронезе, оказалась меньше, чем ожидала Камилла, но была тщательно прибрана, в ней было много света и какой-то особый уют; перед домом – двор, а позади – ухоженный сад. Камиллу, правда, несколько разочаровала чересчур скромная обстановка: из мебели только самое необходимое для работы. Зато ей понравились кованые ворота под высокой сводчатой аркой, мраморный фонтан в центре вымощенного булыжником двора и, огораживающая его, высокая стена.
– Мастерская, – сказал он, – только часть трехэтажного дома. Я снял весь дом, чтобы ничто не мешало.
– Наверху есть жилые комнаты?
– Да. На втором этаже спальня, на случай если вздумается здесь ночевать, а на третьем – кладовая для материалов.
– Все это, должно быть, очень дорого?
– Как все мастерские. Но она того стоит, мадемуазель.
– Вам видней, мэтр. – У нее не хватало смелости возражать ему; а он гордился мастерской, как ребенок новой игрушкой.
