– Я не жалел труда, приспосабливая арии к вашему голосу, но что касается трио и квартетов, тут у композитора должна быть свобода.
Рааф поклонился и сухо произнес:
– Я готов считаться с вами, если вы будете считаться со мной.
За одну неделю Вольфганг написал столько, сколько за весь прошедший месяц. Авторитет его возрос – он теперь пользовался поддержкой Раафа, самого влиятельного члена труппы, а вместе с этим возросло стремление работать и уверенность в себе; он менял либретто, желая добиться наибольшей лаконичности и правдоподобия, и не заботился больше о том, чтобы согласовывать свой вариант с Вареско.
К тому времени, как Карл Теодор посетил наконец репетицию – с этим, как понял Вольфганг, тянул Каннабих, стремившийся привести оперу в такой вид, чтобы ее не было стыдно показать, – даже Дель Прато пел выразительно, голос Раафа звучал подчас превосходно, да и оркестр был великолепен.
Курфюрст, присутствующий инкогнито в комнате рядом с залом для репетиций – хотя вся труппа была предупреждена, – вошел после первого акта в зал и крикнул: «Браво!» Он выразил свое одобрение и, поскольку не знал, сможет ли остаться до конца, захотел услышать сцену бури в начале третьего акта и арию Раафа, обращенную к Идаманту.
Сцена ему чрезвычайно понравилась. Курфюрст приказал прервать репетицию и подал знак Вольфгангу подойти и поцеловать руку.
– Господин Моцарт, – сказал он, – опера прекрасна и, несомненно, делает вам честь. Музыка выразительна и благородна. Кто бы мог подумать, что в такой маленькой голове могут таиться столь великие мысли.
Придворный театр Мюнхена с его замысловато украшенным местом для оркестра и галереями был одним из лучших оперных театров, которые приходилось видеть Леопольду. Но пока Наннерль любовалась великолепием интерьера в стиле рококо, его занимала лишь мысль – как пройдет премьера.
А потом, когда зазвучала восхитительная мелодия увертюры, Леопольд сидел притихший и завороженный. Да, музыка действительно величественная и захватывающая, сын сдержал свое обещание. Вольфганг полностью сумел использовать возможности этого блестящего оркестра. Мужские голоса оставляли желать лучшего, в особенности Дель Прато и Рааф, но низы у Раафа звучали почти так же хорошо, как прежде, ему хватало голоса для исполнения почти всех арий.
К концу спектакля аплодисменты уже не смолкали. Карл Теодор поздравил всю труппу и сказал Вольфгангу:
– Я знал, что все сойдет прекрасно. Рааф не ошибся, порекомендовав мне вас. Ваша музыка прямо создана для его голоса. Нужно дать еще несколько представлений в честь нашего тенора.
По распоряжению Карла Теодора Каннабих назначил шесть представлений, но, когда после второго спектакля голос Раафа сильно сдал, число их сократили до трех, а последний спектакль превратился в прощание знаменитого тенора с публикой.
Вольфганга больше всего волновало мнение Папы.
– Самое замечательное в опере – это женские арии, – сказал Леопольд.
– Женские голоса в труппе лучше мужских.
– Особенно красивы и драматичны арии Электры.
– Для нее я мог писать, как мне хотелось. У Элизабет и Доротеи Вендлинг голоса, на которые можно положиться.
54
Визиту Вольфганга в Мюнхен неожиданно был положен конец – архиепископ узнал, что придворный органист без его ведома растянул свой шестинедельный отпуск до четырех месяцев. Колоредо приказал музыканту немедленно явиться в Вену, куда он поехал со всей своей свитой навестить больного отца, князя Рудольфа Колоредо, имперского вице-канцлера.
Вольфганг с готовностью согласился, хотя ему не понравился самый тон вызова. Выискивая одну причину за другой, он со дня на день откладывал отъезд, лишь бы не встречаться с Колоредо. Он наслаждался обществом Вендлингов, Каннабихов и Раафа – их дружба, выдержавшая испытание постановкой «Идоменея», еще больше окрепла. Но Вольфганга очень огорчило, что Карл Теодор, несмотря на все похвалы, расточаемые опере, не пригласил его остаться в мюнхенской придворной капелле.
Вольфганг приехал в Вену 16 марта 1781 года. Подъезжая к городу, он сделал остановку – ему хотелось полюбоваться панорамой города. Он стоял на склоне горы у опушки Венского леса, смотрел на собор св. Стефана и Карлскирхе и чувствовал себя снова дома. Я скорее венец, чем зальцбуржец, думал Вольфганг, родина там, где тебе больше всего нравится, где вольно чувствуешь себя, а вовсе не там, где родился. Вид юрода наполнял его душу радостью. Он вспомнил детство и свою поездку в Вену. Тогда он с первого Взгляда влюбился в этот город, а теперь Вена нравилась ему больше прежнего.
Словно желая вознаградить себя за годы, проведенные вдали от Вены, и обрести вновь все, что он так любил, Вольфганг велел кучеру остановиться возле Гофбурга.
Он шел по людному Кольмаркт. Стоял теплый, ясный день, и вся улица была запружена богатыми экипажами. Дойдя до конца Кольмаркт, Вольфганг свернул на Грабен, где народу было еще больше. Среди прохожих встречалось много бюргеров и мастеровых. Вольфганг остановился на площади перед собором св. Стефана полюбоваться его высоким готическим шпилем, а затем направился в сторону Зингерштрассе, куда приказал ему явиться Колоредо. И машинально замедлил шаги, чувствуя, что стоит ему предстать перед архиепископом, как всякой идиллии наступит конец.
Дом 7 по Зингерштрассе находился поблизости от собора св. Стефана; на парадной двери красовался огромный военный крест, над ним – герб с императорской короной; с двух сторон корону поддерживали габсбургские львы, а увенчана она была крестом, больше напоминавшим скрещенные шпаги. Вольфганг вдруг сообразил, что это дом тевтонских рыцарей, и Колоредо остановился здесь потому, что дядя его, граф Карл Колоредо, возглавлял австрийскую командорию этого Ордена.
Вольфганг попросил доложить о себе архиепископу, поскольку получил приказ явиться тотчас же по прибытии в Вену, но его провели к Карлу Арко. Колоредо занят, заявил граф, и просил подождать. Однако Арко и не подумал доложить архиепископу о прибытии композитора, и Вольфгангу пришлось дважды просить об этом графа; наконец тот неохотно исполнил его просьбу.
Прошло несколько часов, прежде чем Вольфганг был допущен пред ясны очи архиепископа. Колоредо, перебиравший корреспонденцию, даже не поздоровался с ним, а лишь холодно спросил:
– Что вам нужно, Моцарт?
– Вы просили меня явиться, ваша светлость.
– Ах да. – Колоредо вел разговор в присутствии Арко и двух камердинеров. – Вы просрочили свой отпуск.
– Ваша светлость, чтобы сочинить оперу, мне потребовалось шесть недель и еще шесть недель, чтобы отрепетировать и поставить ее.
– Вам разрешили шесть недель отпуска, не больше.
– Ваша светлость давали согласие отпускать меня из Зальцбурга писать оперу, когда мне потребуется.
– Согласие?! Я не заключаю соглашений со своими слугами.
– Но графиня Лютцов особо оговорила это условие.
– Графиня может говорить только за себя. Граф Арко сообщил мне, что вы зарабатываете у меня больше любого придворного органиста. Пятьсот гульденов!
– Четыреста пятьдесят, ваша светлость.
– Больше, чем вы того заслуживаете при ваших вечных отлучках.
– Всего одна отлучка, ваша светлость.
– Получается больше, раз вы отсутствуете так Долго. Завтра я даю концерт в честь русского посла, и, не прикажи я вам явиться сюда, вы бы до сих пор торчали в Мюнхене, играя для собственного удовольствия.
