мехом накидках. Повсюду слышалась непонятная речь, и Папа объяснил, что люди приезжают в Вену со всего света. Вольферль видел конных солдат в мундирах с императорским гербом, но не заметил никаких других признаков войны, хотя Мама с Папой часто говорили о войне, которая шла между императрицей Марией Терезией и Фридрихом Прусским; Экипаж остановился – пропустить солдат, и Вольферль услыхал, что какой-то человек предлагал билеты на фейерверк за двенадцать крейцеров.
Вольферль возбужденно попросил:
– Папа, можно мне пойти?
– Нет.
– Но он говорит, дети до девяти лет могут не платить, если придут с родителями.
– Я сказал – нет, – строго повторил Папа.
Вольферль умолк, но ненадолго. Нищий просил милостыню, протягивая шляпу к сидевшим в экипажах людям, и Вольферль спросил:
– Можно дать ему что-нибудь? Мне его жалко.
Папа рассердился, но господин в карете позади них подал нищему крейцер, и Вольферль обрадовался.
– Дети, бедность – это несчастье, проклятие божье, – сказал Папа, и Вольферль задумался, зачем богу нужно проклинать кого-то? Бог наказывает за дурные поступки, не раз говорил Папа, но ведь проклятие – это совсем другое, что-то вроде глухоты. Страшнее глухоты ничего невозможно себе представить. Мальчик содрогнулся от ужаса и чуть не заплакал.
– Что с тобой, Вольферль? – спросила Мама. Разве мог он объяснить?
– Этот нищий – скверный человек, – сказал Папа. – Иначе ему не пришлось бы попрошайничать.
Мама обняла Вольферля, словно желая защитить от городской толпы, а он предпочел бы, чтобы она этого не делала – так он хуже слышал то, что происходит вокруг. Он хорошо знал почти все звуки Зальцбурга, но в Вене оказалось много новых. И его охватило страстное желание впитать всю эту музыку улиц: людской говор, интонации разных языков, грохот колес проезжающих экипажей.
– Тебе нравится Вена, Вольферль? – спросил Папа и ласково притянул его к себе.
– Очень!
При входе в гостиницу «Белый бык» какой-то человек предложил Леопольду:
– Купите чудотворный талисман. Кусочек от креста святого Стефана. Отдаю за десять крейцеров.
Леопольд возмутился – неужели этот наглец принимает его за деревенского простака?
– Глупые суеверия! – с негодованием сказал он. Однако торговец не отставал. Не желая упустить хорошо одетого господина, он попытался всучить ему «Список парикмахеров, портных и модных магазинов» и, когда Леопольд заинтересовался, предложил ему еще «Подробный и исчерпывающий список венских аристократов», который Леопольд купил, только когда торговец сбавил цену с двадцати до десяти крейцеров.
Позже Леопольд негодовал. Список оказался ничем не лучше его собственного – деньги выброшены на ветер. К тому же и устроились они совсем не так, как рассчитывали. Номер в «Белом быке»- заказал для него зальцбургский знакомый, уверявший Леопольда, что «Белый бык» – гостиница приличная, хоть и недорогая, и находится по соседству с дворцами аристократов, на чье покровительство можно было рассчитывать. Но номер оказался однокомнатным. И в ном не нашлось места даже для дорожного клавесина.
Комнату пришлось разгородить. Она скудно освещалась и была такая холодная, что вода в тазу замерзла, да и с удобствами дело обстояло неважно. Дети принялись шутить по этому поводу, и Анна Мария их поддерживала, но Леопольд сказал, что смеяться тут не над чем. Ему пришлось улечься на одной кровати с Больферлем, а Анна Мария с Наннерль устроились в другой половине комнаты.
Леопольд почти не сомкнул глаз. Вольферль всю ночь толкал его и не давал спать, пожаловался он Анне Марии, но это была по единственная причина бессонницы. До сих пор он не получил вестей ни от графа Шлика, ни от графа Герберштейна. Правда, он никогда особенно не рассчитывал на чью-либо помощь, однако вся обстановка действовала на него угнетающе. О переезде не могло быть и речи. Он всем дал этот адрес. Уж не наказывает ли его бог за то, что он осмелился взять судьбу в свои руки? К тому же погода стояла отвратительная, а ведь было только начало октября.
С тех пор как они приехали в Вену, дождь не прекращался пи на минуту. Не верилось, что солнце когда-нибудь снова выглянет.
Прослышав, что императрица и эрцгерцог Леопольд намереваются посетить премьеру повой оперы, Леопольд Моцарт решил воспользоваться случаем. Так или иначе, надо получить аудиенцию у императрицы, но тут же он подумал, что попытка привлечь ее внимание может быть расценена как оскорбление короны. Заплатив дукат, что значительно превышало обычную стоимость билета, Леопольд получил кресло поблизости от императорской ложи.
Императрица не появилась, и Леопольд был очень расстроен. Волей-неволей ему пришлось сосредоточить внимание на опере Глюка «Орфей и Эвридика». Сначала он слушал недоверчиво, но постепенно музыка захватила его, что было некоторым утешением, по крайней мере не напрасно потеряно время; музыка не лишена лиризма. Вольферлю надо обязательно послушать оперу, решил Леопольд.
Когда дирижировавший оперой Глюк поднялся из-за клавесина и, стоя, кланялся аплодировавшей публике, Леопольд услышал, как эрцгерцог сказал своему адъютанту:
– Говорят, в Вену приехал мальчик, который играет на клавесине не хуже взрослого.
Леопольд заторопился назад, в гостиницу, и стал ждать высочайшего приглашения.
Но приглашения не последовало, и, чтобы немного рассеяться, он повел Вольферля на «Орфея и Эвридику». На этот раз дирижировал не Глюк, а кто-то другой – оказалось, что императрица уже почтила своим присутствием оперу. Вольферль сидел задумчивый и притихший.
Это была первая опера, услышанная Вольферлем, и она привела его в недоумение. Папа говорил, что в опере много действия, а на сцене почти ничего не происходило. Но пение оказалось прекрасным. Диапазон голосов был очень широким, Вольферль и не представлял себе, что человек способен брать такие высокие ноты. И потом, певцы совсем не фальшивили. В Зальцбурге такое редкость, даже во время службы в присутствии архиепископа. Вольферль не понял, в чем суть оперы «Орфей и Эвридика». В ней показана победа любви над смертью, сказал Папа, по Вольферлю это мало что говорило. Папа пояснил, что Орфей и Эвридика на самом деле только духи.
– Святые духи? – спросил Вольферль.
Папа улыбнулся и ничего не ответил. Начинался второй акт, а Папа хотел, чтобы Вольферль не пропустил ни одного такта. Музыка Глюка временами казалась Вольферлю ужасно медленной, она словно застывала на месте, но никогда прежде он не слыхал таких мелодичных и нежных звуков. Он слушал как зачарованный. Опера кончилась, а Вольферль все сидел на месте, хотя Папа сказал, что в фойе продают сласти.
Когда Папа укладывал Вольферля – Мама и Наннерль уже давно спали на своей половине, – он спросил:
– А я смогу когда-нибудь написать оперу?
– Может статься.
– Скоро?
– Когда научишься. Глюку было под пятьдесят.
– Знаете что, Пана?
– Что?
Вольферль был необычно задумчив.
– В опере слова сами поют друг другу! – Мальчик говорил так, словно делился своим открытием с Папой. – Одни слова поют красиво, а другие отвечают им еще красивее, тогда одни слова спрашивают, а другие поют им ответ, а потом они все вместе радуются, – От возбужденного голоса Вольферля проснулись Наннерль и Мама. Они пришли со своей половины узнать, в чем дело.
Вольферль пропел слова, которые тут же придумал, и сказал Папе:
– А теперь, Папа, вы мне отвечайте словами.
Но прежде чем Папа сообразил, что сын от него хочет, Вольферль низким голосом, как Папа, пропел строфу за него; а потом запел женским голосом:
