Наннерль, совсем расстроенная, потому что Зонненбург не пришел на мессу, как она надеялась, сказала:
– Может, в Вене так принято. Музыка слишком громкая.
– Громкая? – Вольфганг покраснел и с удивлением уставился на сестру.
– То есть пение было слишком громким.
– Пение Констанцы? – воскликнул Вольфганг.
Наннерль смутилась. У Вольфганга был такой несчастный вид. Да и Констанца пела лучше, чем можно было ожидать. Но Наннерль не могла подавить злое чувство: ну где же справедливость – какая-то Констанца имеет мужа, а ей с таким трудом удается ловить поклонников.
– О, я уверена, она спела бы лучше, будь у нее больше практики, – сказала Наннерль.
– Моя дочь, как все знают, очень музыкальна, – заметил Леопольд.
Это уж слишком, подумал Шахтнер, которому исполнение понравилось.
– Что с вами, Леопольд? Неужели вы больше не способны на доброе слово?
А Леопольд подумал: разве объяснишь, каково терять то, что любишь больше всего на свете.
– Я просто стараюсь быть беспристрастным и помочь чем могу, – сказал он.
– Вы думаете, Вольфганг до сих пор нуждается в вашей помощи? – спросил Шахтнер.
– Он до сих пор спрашивает моего совета, – с гордостью ответил Леопольд.
– Значит, он лучший сын, чем вы – отец, – отпарировал Шахтнер.
Они обменялись гневными взглядами, и Вольфганг, вконец расстроенный, воскликнул:
– Прошу вас, я не хочу уезжать из Зальцбурга, имея на совести еще одну ссору!
На следующий день при расставании Папа и Наннерль держались довольно сухо. Правда, Папа спросил Вольфганга, как у него с деньгами, но сын заверил, что все в порядке.
– Мы не испытываем никаких затруднений, вовсе никаких.
Ни Папа, ни Наннерль не обняли и не поцеловали невестку на прощанье, хотя Констанца поблагодарила их за гостеприимство и пригласила в Вену. Ее огорчила их холодность. Они показали ей множество роскошных подарков, полученных Вольфгангом во время своих турне, но ничего не предложили взять на память. Когда карета тронулась и Леопольд и Наннерль помахали им вслед, Констанца в ответ тоже помахала и улыбнулась ради Вольфганга – она вовсе не питала надежд, что отношения с его семьей когда- нибудь изменятся к лучшему.
А Вольфганг сиял от радости – Папа и Наннерль обняли его па прощанье и пообещали приехать в Вену.
– Папа вовсе не собирался разносить мессу, – сказал он, – просто он считает нужным все время меня подстегивать. Он сказал, что ты пела хорошо, с чувством, и у тебя отличная школа.
– Почему же он мне сам этого не сказал?
– Не так-то легко признать себя неправым. Он объяснил, что имел в виду, говоря о духовной и светской музыке: создавая духовную музыку, самую возвышенную из всего мною написанного, я пользовался теми же приемами, что при создании самых светских своих произведений.
– Странно. Все остальные сочли, что месса исполнена благочестия. Даже Шахтнер невольно опустился на колени, а ведь он неверующий.
– Шахтнер всегда предпочитал светскую музыку. А другим казалось, будто я прощаюсь с Зальцбургом.
– А ты и правда прощался?
Вольфганг пожал плечами. Он уже много лет пытался навсегда покинуть Зальцбург, но это было не так- то просто, как бы ни раздражал его родной город. И на тот случай, если он видит его в последний раз, Вольфганг долгим взглядом проводил исчезающий из вида Зальцбург.
По пути домой они остановились в Линце погостить в имении графа Иоганна Туна, свекра Вильгельмины Тун. Граф настаивал, чтобы Моцарты прожили у него несколько недель, и такое радушие казалось особенно приятным после холодного приема на Ганнибальплац. Правда, граф Тун мечтал только об одном – получить симфонию.
Вольфганг не вез с собой ни одной симфонии, а он непременно хотел отблагодарить графа за гостеприимство и сел писать новую.
Симфония нужна была графу для концерта, назначенного на 4 ноября, и у Вольфганга оставалось всего четыре дня. В промежутке между работой он писал Пане: «Пишу каракулями в страшной спешке и все же надеюсь, что выйдет что-нибудь приемлемое».
Констанца уже свыклась с этой его удивительной способностью и принимала как нечто само собой разумеющееся, но и ее поразила Линцская симфония до мажор. Искусно построенная, она не носила на себе следов спешки, в ней звучало много свежих мелодий, и оркестрована она была мастерски. Когда Констанца высказала изумление – ведь он сочинил, написал, отрепетировал и исполнил Линцскую симфонию всего за четыре дня, – Вольфганг улыбнулся и ответил:
– Я уже несколько лет не сочинял симфоний, возможно, она просто зрела во мне все эти годы.
Вольфганг прибыл в Вену в прекрасном расположении духа – новую симфонию с восторгом приняли в Линце. Радовало его и то, что он написал мессу и тем самым выполнил данную богу клятву. Вместе с Констанцей они отправились к госпоже Вебер за своим младенцем, а та разразилась слезами и запричитала:
– Раймунд умер от желудочной спазмы еще 19 августа. Я не хотела писать, боялась испортить вам поездку.
71
Потрясенный печальным известием, Вольфганг дал себе слово не оставлять впредь своих детей на чужом попечении, а Констанца не могла говорить о Раймунде Леопольде без слез. Но госпожа Вебер клялась: ребенок все равно умер бы – остались бы они в Вене или нет, – желудочные заболевания косили младенцев нещадно, даже в знатных семьях. И Вольфганг не мог винить тещу и кормилицу, действительно, за последние месяцы погибло много новорожденных. Оправившись от постигшего его горя, он решил, что им нужен еще ребенок.
И когда через несколько недель обнаружилось, что Констанца снова беременна, впервые, с тех пор как они вернулись домой, у обоих полегчало на душе. Вольфганг ознаменовал это событие переездом на новую, лучшую квартиру в Траттнер Гофе – так называлось большое здание на Грабене, где они теперь поселились. Оно было построено Томасом фон Траттнером; состоя на службе при императорском дворе в качестве печатника, Траттнер разбогател и был возведен в дворянское достоинство. Фон Траттнер очень гордился своей причастностью к миру искусства, мнил себя художником, в знак чего любил наряжаться в широкие блузы и рембрандтовский берет. Жена фон Траттнера была одной из самых преданных учениц Моцарта, и супруги с удовольствием сдали композитору квартиру в своем доме.
Вольфганг уговорился с хозяином, что будет использовать первый этаж Траттнер Гофа для своих концертов, и это оказалось очень удобно. За несколько месяцев его слава как композитора и исполнителя чрезвычайно возросла. Словно все прежние достижения явились лишь подготовкой к бурному расцвету его таланта. Посещать концерты Моцарта и аплодировать его игре, слушать исполнение новых фортепьянных концертов Вольфганга вошло теперь в моду. Казалось, публике никогда не приестся Моцарт и его музыка.
В феврале 1784 года Вольфганг был необычайно загружен работой над новыми произведениями, и, чтобы не запутаться, ему пришлось завести тематический каталог своих сочинений. Заканчивая вещь, он немедленно заносил ее, в соответствии с жанром и тональностью, в свой каталог, тут же написал несколько тактов основной темы, чтобы потом легче узнать, и ставил дату окончания работы. Ему так понравилась ясность, которую это вносило в его жизнь, что он начал записывать свой приход и расходы. Приход записывал на листке бумаги и носил при себе, часто в него заглядывая, чтобы лишний раз убедиться, что зарабатывает он теперь больше, чем когда бы то ни было, и скоро окончательно вылезет из долгов. Расходы он записывал в книгу, которую держал в потайном месте, с тем чтобы никто не мог ее прочесть,
