– Вот как! А ты и не сказал, что их два! – наконец резковато воскликнул Папа.
– Вы хотите знать, в каком порядке я их писал? Не все ли равно?
– Их невозможно сопоставить. Они совсем разные.
– Сыграйте на выбор, какой вам больше нравится.
– Не для того же ты их сочинял! Помолчи минутку. Не оправдывайся, это ни к чему, да я и не поверю. Мне они не под силу, да и ты вряд ли сыграешь. Со временем, если будешь много упражняться.
– Я могу их сыграть. Они вам нравятся?
– Разве это так важно?
Теперь заупрямился Вольфганг. Он сделал вид, будто готов разорвать партитуры, но Папа не отдал их, посмотрел на сына, как на сумасшедшего, и сказал:
– Все дело в том, понравятся ли они Колоредо.
– А помните, что случилось с симфониями?
– Еще бы! Но если один из концертов возьмется сыграть Брунетти, Колоредо может и одобрить. Ему нравится игра Брунетти, кроме того, архиепископ любит скрипку, поскольку сам на ней играет.
– Но вам-то они нравятся, Папа?
– Сначала я должен их услышать. В сторону сантименты! Партитуры надо немедленно отдать переписчику, пока ты их не растерял. Но за перепиской придется понаблюдать, иначе насажают кучу ошибок.
– Но вы ведь недолюбливаете Брунетти и все-таки хотите, чтобы он исполнил один из концертов?
– Какое это имеет значение? Наш первый концертмейстер пользуется благосклонностью Колоредо, по его мнению, Брунетти – лучший скрипач Зальцбурга.
Леопольд сказал Колоредо, что Вольфганг сочинил концерты, памятуя о любви его светлости к скрипке, и тогда архиепископ согласился их послушать. Музыкант несколько преувеличивает, подумал Колоредо, но скрипку он действительно любил, и к тому же его интересовал музыкальный вкус юноши. Как и ожидал Леопольд, Брунетти остановил свой выбор на четвертом концерте, Вольфганг решил играть пятый: в третий он вложил слишком много личного. Брунетти предложил, кроме того, исполнить какое-нибудь трио вместе с архиепископом и Вольфгангом.
Концерт состоялся в Конференцзале Резиденции в январе 1776 года, за неделю до дня рождения Вольфганга – ему исполнялось двадцать лет, – и Леопольд, до тонкости изучивший нее дворцовые порядки, подумал: теперь Колоредо придется признать Вольфганга равным Брунетти.
Среди публики Леопольд увидел многих друзей и покровителей: семьи Лютцов и Лодрон, фон Робиниг, фон Мельк, Баризани, а также Шахтнера и Буллингера, но он решил не отвлекаться и отдать все внимание музыке.
По желанию архиепископа концерт начался с трио. Колоредо стоял впереди, делая вид, что играет партию первой скрипки, не желая никому уступать первенства, да и никто не смел играть, повернувшись к архиепископу спиной.
Высокий темноволосый обаятельный Антонио Брунетти, один из немногих музыкантов, не уступавших ростом Колоредо, стоял позади архиепископа, но достаточно близко, чтобы прикрыть его ошибки и повести трио, если в этом возникнет необходимость. Брунетти аранжировал небольшую фантазию Нардини так, чтобы она оказалась по силам архиепископу, на долю Вольфганга оставался аккомпанемент, Вольфганг сожалел, что архиепископ изъявил желание играть на скрипке. Колоредо касался струн не пальцами, а ногтями, не водил смычком, а царапал, брал темп, какой ему заблагорассудится, и вообще играл из рук вон плохо. После трио – Брунетти закончил его в одиночестве, без Колоредо, который потерялся где-то в пути, – Брунетти громко зааплодировал и крикнул: «Браво!» Если архиепископ и впрямь заботится о спасении своей души, подумал Вольфганг, ему не следует больше брать в руки скрипку.
Однако он постарался отнестись без предубеждения к исполнению Брунетти его четвертого скрипичного концерта. Первый концертмейстер, бывший солистом зальцбургского оркестра еще до рождения Вольфганга, мог при желании играть прекрасно. Но слишком часто играл небрежно; тем не менее манера исполнения Брунетти, несколько старомодная, напоминавшая Тартини, была весьма приятной, а топ его скрипки звучен и глубок. Начал Брунетти неплохо. Allegro шло задушевно и очень лирично, но в Andante cantabi1е он проявил излишнюю эмоциональность: закатывал глаза, раскачивался, будто раздираемый страстью, и играл медленно и с надрывом, а в Rondо смазывал ноты и слишком спешил.
Леопольд забыл обо всем, слушая музыку. Он заметил все ошибки Брунетти, но исполнение итальянца показалось ему выразительным. Леопольда привели в восхищение чистота мелодии и певучесть ре- мажорного концерта. Музыка была удивительно красива, нежна, грациозна и поражала своей зрелостью.
Наконец Вольфганг сыграл свой пятый концерт – концерт ля мажор, и Леопольд понял, как далеко ушел его сын. Лучшей музыки Вольфганг еще не сочинял. Концерт отличался необыкновенной приподнятостью чувств и тончайшими нюансами, несвойственными прежде Вольфгангу. С его стороны было глупо беспокоиться за исполнение. Каждая нотка прозвучала отчетливо, каждый пассаж был безупречен.
Никто не заметил трудностей концерта в исполнении Вольфганга – лучшая похвала исполнителю, подумал Леопольд, тогда как Брунетти лишь подчеркивал их, и все же итальянцу аплодировали куда больше, чем Вольфгангу.
А тут еще Колоредо подозвал к себе Брунетти и Вольфганга и приказал первому концертмейстеру повторить вторую часть ля-мажорного концерта – он остался недоволен игрой Вольфганга. В огромном зале стояла полная тишина, пока Брунетти играл Adagio.
Леопольд негодовал в душе, но вот Брунетти кончил играть, и заговорил Колоредо; с невозмутимым лицом Леопольд подошел и встал рядом с сыном, которому было приказано ждать, будто нерадивому ученику.
– Синьор Брунетти, что вы думаете об Adagio? – спросил Колоредо.
– Вы хотите знать мое искреннее и непредубежденное мнение, ваша светлость? – спросил Брунетти, и Леопольд подумал: вот сейчас-то он и солжет.
– Разумеется, синьор Брунетти. Ведь вы наш лучший скрипач.
– Ваша светлость, я играл на скрипке, когда этот юноша еще и на свет не родился.
– Не считаете ли вы темп Adagio слишком медленным?
– Оно слишком надуманное, ваша светлость. Его следует переписать.
– Это не составит труда, ваша светлость, – невозмутимо сказал Леопольд, хотя все в нем клокотало. – Вольфганг будет счастлив написать новую часть.
– Прекрасно. Пусть он сделает ее полегче и покороче.
– Только, ваша светлость, не хотелось бы испортить концерт, – добавил Леопольд.
Колоредо повернулся к Вольфгангу:
– Вы тоже этого боитесь? Вольфганг ответил:
– Я подумаю, ваша светлость.
– Синьор Брунетти, а исполнение, по-вашему, каково? – спросил Колоредо.
Брунетти, уже много лет не живший в Италии, но с каждым лишним годом, проведенным вдали от родины, становившийся все более ярым патриотом, с пафосом воскликнул:
– Passabilimente[9]для Зальцбурга! Для Италии – нет!
– Я считаю, Моцарт, что музыка эта чересчур трудна для вашего сына, – сказал Колоредо.
– Прошу прощения, ваша светлость, на мой взгляд, его исполнение было безупречным.
– Вы не понимаете итальянской манеры.
– Ваша светлость, мы три раза ездили в Италию. И Вольфганга горячо приветствовали повсюду.
– Итальянцы – великодушный народ, – заметил Брунетти, – но они не всегда говорят то, что думают.
– Вы совершенно правы, – подтвердил Вольфганг. Брунетти слегка смутился.
– Вы сказали, что мои концерты превосходны и в то же время, что в них нет ничего необычного.
– Не в этом дело, – нетерпеливо перебил Колоредо.
– А в чем же, ваша светлость? – вежливо спросил Вольфганг.
– Довольно оправданий! – Колоредо говорил с непривычным для него жаром. – Самые лучшие скрипачи и композиторы – это итальянцы. Нет ни одного немца, способного сочинить скрипичную музыку, подобную
