– Я не позволю себе отнять у дамы по праву заслуженное.
– Благодарю вас, ваша светлость, вы очень любезны. Колоредо усмехнулся и промолчал.
– Этот концерт совсем во французском вкусе, – продолжала мадемуазель Женом. – Он будет пользоваться большим успехом в Париже.
– Без сомнения, – сдержанно ответил Колоредо.
– Ваша светлость, я расскажу в Париже, на какой высоте находится в Зальцбурге музыка. Она делает честь его великому правителю.
Колоредо удовлетворенно кивнул, протянул ей руку для поцелуя и направился к своему трону с видом почти благодушным.
– Это ваше любимое сочинение? – спросила мадемуазель Женом.
– Мое любимое сочинение – то, над которым я в данный момент работаю.
– Вы пришлись бы по вкусу парижанам.
– Я уже испытал это, когда приезжал туда ребенком. Она подумала: он так молод. И легко краснеет, наверное, еще не знал женщин, хотя ему уже двадцать один год. Красавцем Моцарта не назовешь, но светлые волосы, голубые глаза и необычайная живость делают его весьма привлекательным; он мог бы иметь большой успех у дам при французском дворе.
– Как жаль, что вы растрачиваете свой талант в таком провинциальном городке, как Зальцбург, – сказала она. – Вы не думаете приехать в Париж?
– Ну разумеется, мадемуазель!
– В чем же помеха?
– Я состою на службе у архиепископа.
– Вы бы, несомненно, понравились парижской публике, вы умеете расположить к себе.
– В Париже у меня есть добрый друг, барон Гримм. Вы его знаете?
– Все при дворе знают барона Гримма. Почему бы вам не обратиться к нему за содействием?
Вольфганг призадумался, и в этот момент мадемуазель Женом позвали – граф и графиня Лютцов давали прием в ее честь. Тут Вольфганг вспомнил, что она сделала одно важное упущение. Забыла ему заплатить.
Подошедший Папа спрашивал, как же это получилось.
Но что Вольфганг мог поделать? Графиня Лютцов не пригласила его на прием. При выходе из мраморного замка Мирабель холод вновь пронзил Вольфганга. Он посмотрел в сторону крепости Гогензальцбург, где комендантом был граф Лютцов. Казалось, до крепости рукой подать, хотя она находилась за несколько миль. Солнце спряталось, серые тучи заволокли небо, стал накрапывать дождь.
– В Зальцбурге вечно идет дождь, – с неприязнью сказал Вольфганг. – Голос Зальцбурга – это шум дождя.
– Верно, – подтвердил Папа. – Тебя это раздражает, Вольфганг?
– Да нет.
Папе хотелось похвалить Вольфганга. Он был очень взволнован и, боясь показаться смешным, не знал, что сказать. У Вольфганга необычайное стремление учиться, совершенствоваться, наверное, отсюда и создается впечатление, будто он родился на свет взрослым.
– Колоредо, кажется, остался доволен, – сказал Леопольд.
– Может быть, он все-таки даст нам отпуск?
– Только прошу вас, не раздражайте его! – воскликнула Мама.
Через, неделю Вольфганг получил но почте двадцать гульденов – половину суммы, обещанной мадемуазель Женом. Он готов был примириться с этим, но случайно узнал, что сама пианистка получила от Колоредо сто гульденов. Папа обрадовал его, сказав, что им во что бы то ни стало следует добиваться отпуска.
41
Вскоре Колоредо согласился дать Вольфгангу личную аудиенцию. Папа хотел сопровождать его, но Вольфганг отказался:
– Лучше мне увидеться с ним один на один, А то он думает, что вы вмешиваетесь в мои дела.
– Вмешиваюсь? – Папа оскорбился. – Ты тоже так думаешь?
– Я-то нет. А он может подумать.
Папа поворчал, что это глупо, но сдался, когда Вольфганг согласился передать архиепископу составленное Леопольдом прошение с просьбой предоставить им отпуск для улучшения материального положения. Тон прошения был исполнен кротости и смирения, оно не может не убедить Колоредо, казалось Папе. У Вольфганга, однако, вовсе не было такой уверенности. Архиепископ скорее отпустит его одного – ведь он в конце концов слуга только наполовину, – но Папа непременно хотел поехать вместе с ним. Одно удивляло Вольфганга: зачем Колоредо велел принести партитуру концерта, написанного для мадемуазель Женом?
И еще его немного смущало настойчивое желание Папы, чтобы он надел орден Золотой шпоры, пожалованный ему Клементом XIV. В Риме теперь правил новый папа, и Вольфганг опасался, как бы не прогневить Колоредо. Но Леопольд настаивал: при виде ордена Колоредо, присутствовавший при церемонии награждения в Риме в 1770 году, вспомнит, какой известностью Вольфганг пользовался в Италии. Поэтому сын склонил голову, и Леопольд надел ему на шею золотой крест на красной шелковой ленте. Чтобы прикрыть орден, Вольфганг накинул плащ; до Резиденции недалеко, карету нанимать не стоило, но кто знает, каким насмешкам подвергнешься, столкнувшись на улицах Зальцбурга с каким-нибудь олухом.
Стоял холодный мартовский день, и Вольфганг поплотнее укутался в плащ. Во дворце от каменных стен и пола на него повеяло холодом. Стены дворца больше походили на крепостные, чем па дворцовые, а полезные решетки на окнах наводили на мысль о тюрьме. Дворец словно навалился на него всей своей тяжестью – равнодушная каменная громада, с места не сдвинешь.
На этот раз Вольфганг был не в настроении пересчитывать ступени, как часто делал прежде. Самая длинная лестница, из всех виденных им, сегодня показалась ему бесконечной. Но лестнице ведь безразлична судьба его музыки, и, поднимаясь по ступеням из красного мрамора, Вольфганг пытался унять дрожь.
Вольфганг направился в Зал карабинеров, расположенный перед самыми покоями архиепископа, где его личная стража круглосуточно несла службу.
Вольфганг нередко бывал здесь, и потому его удивило, когда какой-то чин, а скорее всего, просто лакей, приказал ему убираться.
– Его светлость назначил мне аудиенцию, – пояснил Вольфганг, но лакей-итальянец, презиравший простых смертных – он только что приехал из Рима, где состоял на службе у кардинала, – ответил:
– Я ничего не знаю. Никому не следует находиться здесь без разрешения архиепископа.
– Я Моцарт, музыкант, – сказал Вольфганг, но лакей пожал плечами: музыкантов он тем более ни во что не ставил – и указал на дверь.
– Граф Арко здесь?
– Который из них? – Лакей явно собирался позвать капитана стражи, чтобы прогнать наглого молодого человека.
– Старший граф Арко. Граф Георг. Гофмейстер.
– Он здесь бывает редко. Совсем отошел от дел. Хотите, я позову его сына?
– Нет! – Не станет он унижаться перед Карлом Арко.
– Тогда уходите. Иначе позову стражу.
Вне себя от ярости, Вольфганг стал спускаться по лестнице. Идти было трудно – лестницу застлали досками, чтобы архиепископ мог въезжать наверх прямо в своей карете – привилегия одного лишь архиепископа. И вдруг Вольфганг, все еще кипя от злости, услышал стук копыт на вымощенном камнем дворе, и, прежде чем он успел опомниться, лошади уже вступили на настил и стали взбираться вверх.
