— Сгоняй всех до единого во двор! — приказал комбат Грауеру. — Живо! — и тон его не предвещал ничего хорошего.
— Ахтунг! Алле хинаус! — разнеслось по лагерю. Немцы выбегали во двор и строились по ротам около первого корпуса. Комбат прохаживался, сурово посматривая на них, и молчал. Остальные офицеры мрачно переминались с ноги на ногу. Когда все были построены, Хромов дал знак вооруженным охранникам. Через несколько минут они привели еле-еле передвигающих ногами Суттеров. Легкий гул пробежал по рядам немцев. Комбат приказал поставить беглецов к забору. Немцев охватил ужас. Кто-то воскликнул:
— Не расстреливайте их! Это бесчеловечно! Комбат ничего не понял, но грозно поглядел в ту сторону, откуда послышался крик. Наступила полная тишина.
— Грауер, — громко сказал Хромов, — спроси их, что, по их мнению, нужно сделать с этими двумя гадами?
Грауер немедленно перевел слова комбата.
— Простите их! — раздались женские голоса.
— Отпустите нас домой, тогда не нужно будет нас ловить!
— Отпустите! Мы не хотим больше на вас работать!
Лаптев видел: это кричала вторая рота. Бёмы ощетинились, лица были злыми, серыми. Плакали крестьянки; беспомощно, жалко выглядели подростки. Первая рота угрюмо молчала.
Комбат, которому Грауер поспешил перевести то, что кричали бёмы, жестко отчеканил:
— Не хотите работать, так я вас заставлю! С сегодняшнего дня я с вами нянчиться прекращаю. Никаких танцев-вертоплянцев, музыки и тому подобного. Подъем вместо шести в пять. Не выполняющих норму — без разговора в карцер. В город на базар не отлучаться ни на одну минуту. Писем не разрешаю. Все! — и указав пальцем на Суттеров, закончил: — А этих подлецов — в карцер на десять суток. Двести грамм хлеба и стакан воды. Остальным разойтись!
Немцы побрели по своим комнатам, не глядя друг на друга.
Звонов, шагая со своей ротой, угрюмо бормотал:
— Псих… развел панику, — а увидев толпу бёмов в коридоре, заорал: — Идите спать, паршивцы косолапые! Из-за вас весь сыр-бор разгорелся. Молчали бы, лучше бы дело-то было.
Лаптев прошел за Хромовым в комендатуру. Комбат нервно теребил усики и барабанил пальцами по столу.
— Пересолил ты немного, Михаил Родионович, — сказал Лаптев, садясь. — Насчет беглецов, в общем, правильно. Многовато только десяти суток, хватило бы и пяти. А касательно остальных мер, по-моему, зря. Не озлобляй ты людей, которые, в общем, не виноваты.
— Все они одним духом дышат! — никак не успокаивался комбат. — Видал, как волками смотрели? Того гляди, сожрут!
— Далеко не все. Не стриги ты всех под одну гребенку. Плохие настроения во второй роте, это верно. Надо срочно заняться ею, разъяснить этим дуракам всю нелепость побегов. Одним словом, нужно нам усилить разъяснительную работу.
— Желаю успеха! — иронически заметил комбат. — Только черного кобеля не отмоешь добела. И я прямо тебе скажу, политрук: молиться нам на них нечего! Чем меньше мы их отсюда живых выпустим, тем лучше! Это мое глубокое убеждение, и не советую тебе меня больше агитировать.
На следующий же день забор вокруг всего лагеря обвили сверху колючей проволокой, а на вышках выставили вооруженных часовых, которые должны были теперь дежурить круглые сутки. На работу немцев стали выпускать только под расписку сопровождающего.
Пятого мая при штабе батальона было созвано совещание по поводу организации охраны интернированных немцев. На совещание были приглашены все руководители, бригадиры и сопровождающие немцев на работу. К немалой досаде комбата, оказалось, что большинство из них составляли женщины и подростки.
— Ну и охрана! — заметил он тихо Лаптеву. — Как до сих пор все немцы не разбежались?
Когда все собрались, комбат стал говорить о той исключительной персональной ответственности, которую несет каждый за доверенных ему немцев, о том, какие меры он должен принимать, если будут замечены попытки к бегству.
— А если немец побег, мне за ним бежать или остальных караулить? — спросил мальчишка-подросток, который водил немцев на строительство шоссейной дороги.
Комбат сделал свирепое лицо.
— Сколько тебе лет? Кто тебе немцев доверил? Что у вас в транспортном, с ума посходили, что ли?
— Да у нас, в транспортном, почти одни бабы. Они с немцами не хочут. А я немцев строго держу, — солидно сказал мальчишка.
Послышался смех, да и сам Хромов против воли улыбнулся.
— Наступила весна, — продолжал он, — опасность побегов увеличивается. Сейчас уж, поди, не один немец в дорогу собирается. Вы ни на минуту не должны выпускать их из поля зрения. Никаких самовольных отлучек с рабочего места. Кто не подчиняется, рапорт мне. Я с ними управлюсь.
— Стыда с ними не оберешься, — заметила пожилая женщина в белом платочке. — Поминутно до ветру. А ведь мы — женщины. Не следом же идти? Это уж издевка над нами получается… Что мужики наши убитые, так мы лучшей работы не заслужили?
Комбат закусил губу, сделав вид, что не слышал последнего замечания.
— Надеюсь, каждый из вас понял свою задачу? На виновных в допущении побега будет наложено строгое взыскание вплоть до суда.
— Не пугай ты людей, — подтолкнул комбата Лаптев. Тамара сидела в уголке. Она только что вернулась из леса, усталая, в тяжелых мокрых сапогах. Все собрание она промолчала, исподлобья поглядывая на Хромова.
— Ну, что скажешь, Черепанова? — обратился к ней комбат. — У тебя ведь самый трудный участок. Как думаешь организовать дело?
— У меня оно и так организовано, — устало ответила Тамара. — Кому не доверяю, за тем слежу, а остальные и без охраны работают.
— Как же это ты знаешь, кому можно доверять, а кому нельзя? — с ехидством спросил Хромов.
— По работе видно. Я вам так скажу: чем строже с ними, тем скорее они бежать соберутся.
— Ну, лаптевская выучка! — развел руками комбат. — Ты еще молода, Черепанова, мало каши ела, чтоб такие выводы делать.
Тамара встала, забрала свою сумку и пошла к двери:
— Сами их тогда и стерегите!
Комбат закрыл совещание. По дороге в лагерь спросил Лаптева:
— Ты что все время молчал?
— Молчал потому, что не во всем с тобой согласен. Что ж мы наши разногласия будем как сор из избы выносить?
Хромов промолчал и только у самого лагеря заговорил снова:
— Я вижу, эта Черепанова под твоим влиянием находится. Уж не влюбилась ли в тебя, а?
— Ну, знаешь! Она же совсем девчонка.
— И хорошенькая девчонка! — комбат даже языком цокнул. — Шустренькая, люблю таких… Познакомил бы меня с ней поближе.
— Да ведь ты женат, — даже опешил Лаптев.
— Ну, подумаешь… — ничуть не смутился Хромов. — Жена где-то за тридевять земель, считай, что почти холост.
— Оставим этот разговор.
Вечером, возвращаясь домой, Лаптев прошел мимо окон Татьяны Герасимовны, в которых еще горел свет. Он остановился. После минутного колебания откинул крюк на калитке и вошел во двор. Домик был маленький, всего в три окна, с низеньким крылечком. Во дворе было чисто заметено, аккуратно сложена большая поленница дров. В стойле шумно жевала корова.
На стук вышла сама Татьяна Герасимовна в безрукавной старой ситцевой кофтенке. Увидев Лаптева,
