койку.
— Почему они не носят ботинки? — шепотом спросил Штребль у Бера.
— Предпочитают ходить с мокрыми ногами, а казенную обувь припрятывать.
Бёмы невозмутимо продолжали раздеваться, беспрестанно почесываясь. На шее у них болтались засаленные черные платки, от меховых жилеток несло сырой овчиной. Оставшись в одних холщовых рубахах, они извлекли из-за пазухи по несколько картофелин и, не очистив их, начали крошить в закопченные котелки. Долив воды и густо посолив эту стряпню, бёмы притащили со двора щепок и, разведя огонь в голландской печи, сунули туда все три котелка. Усевшись на пол перед огнем, они нетерпеливо глядели на закипавшую воду.
— Теперь ты должен мне уже пять картофелин, — тихо сказал один из Ирлевеков своему брату.
Тот молча кивнул и подбросил щепок в огонь.
— Откуда у них картошка? — снова шепотом спросил Штребль.
— Когда ведут домой, клянчат у каждых ворот. Русские подают им.
Когда похлебка сварилась, бёмы с жадностью расправились с ней, даже не дав ей немного остынуть. Потом старший Ирлевек спросил:
— Сварим еще мамалыги, пока в печи есть огонь? Появился на свет грязный мешочек с кукурузной мукой. Опять закипели котелки. Заварив жидкую кашу, бёмы снова принялись за еду.
— Долго они будут жрать? — вполголоса проворчал Раннер. — Чтоб они лопнули, грязные свиньи!
Съев мамалыгу, крестьяне спрятали котелки под кроватью, накинули на рубахи грязные куртки и ушли.
— Пошли на кухню отбросы клянчить. Они никогда не нажрутся, сколько им ни дай! — теперь уже громко сказал Раннер.
Папаша Лендель, старший по комнате, недовольно заметил:
— Мне от них одни неприятности, ничего не хотят признавать, разбрасывают всюду свои грязные портянки и обувь. Посмотрите на их наволочки: три дня, как сменили белье, а они уже черные.
Отдохнув, все начали заниматься туалетом — брились, умывались, переодевались в чистое платье. Вечером должен был собраться аппель[1].
Вебер заглянул в комнату и многозначительно улыбнулся.
— Халло! К вам гостья, — он распахнул дверь.
На пороге стояла смущенная Тамара. Штребль поспешно запахнул рубаху на волосатой груди. Бер сконфузился и прыгнул в нижнем белье под одеяло.
— Еще раз здравствуйте, — сказала Тамара. — Я принесла вам ваши талоны, ведь завтра праздник… Только что получила их в конторе.
— И вы пришли в такую даль обратно? — умилился Бер. — Ах, фройлейн Тамара, вы замечательное создание!
— Ладно, ладно, — пробормотала Тамара, искавшая глазами Рудольфа, — это не столько моя забота, сколько Татьяны Герасимовны. Она меня сюда послала. Получите ваши талоны. Каждому — пять.
— Ура! — проревел Раннер. — Завтра наедимся!
— И еще, — Тамара расстегнула свою туго набитую сумку, — Татьяна Герасимовна посылает вам десять пачек табаку. Разделите их между курящими.
— Ах, фройлейн! — весело воскликнул всегда сдержанный Эрхард. — А я уж, признаться, думал, что русские не позаботятся о нас в этот праздник.
Штребль смущенно приблизился к Тамаре, которая его уже заметила, но старательно пыталась скрыть свою радость.
— Здравствуйте, фройлейн Тамара, вы стали еще красивее…
— Рудольф, — Тамара покраснела, протянув ему руку, — ты уже здоров? Вот хорошо.
— Фройлейн Тамара, — спросил папаша Лендель, держа в руках целую пачку талонов, — кому предназначены эти талоны? Всем, кто работал сегодня на постройке дороги, или?..
— Всем, — она потупилась. — Кто чувствует, что не совсем заслужил их, пусть постарается не остаться в долгу, — и поглядев на бледного, похудевшего Рудольфа, добавила: — Штреблю тоже дайте, так распорядилась… большая начальница, — девушка засмеялась и направилась к двери: — До свидания! Желаю вам весело провести праздник!
Штребль догнал ее в коридоре и тихо сказал:
— Фройлейн Тамара, возьмите… Я сделал это для вас… — он протянул ей маленькую изящную шкатулку. На крышке было вырезано «Erinnerung an Ural».
Тамара, опустив глаза, взяла ее и, не глядя на Штребля, достала из сумки горбушку хлеба, которую так и не успела съесть за весь день, сунула ее Штреблю и быстро побежала по коридору.
В тот же вечер Лаптев снова беседовал с Хромовым, который находился в на редкость хорошем расположении духа. Оба курили и рассматривали платежные ведомости, принесенные Лаптевым из штаба батальона.
— Ну, ладно, — согласился Хромов. — Раз ты настаиваешь, я заплачу. Но только тем, кто имеет сто процентов выполнения. Остальным — шиш! И учти, — комбат пригрозил пальцем, — это в первый и последний раз. Я и так истратился в пух и прах перед праздником на культнужды. Теперь сунься кто-нибудь из начальства: чистота, порядок, коечки, цветочки… Просто как в санатории, — он задумался, почесал в голове и с усмешкой сказал: — Может, ты кое в чем и прав. Только прямо тебе скажу: ненавижу я этих немцев, видеть спокойно не могу!.. Я из-за них психом стал. Шутка сказать, две контузии! Но деньги ты прикажи выдать… пусть получат.
Через полчаса по лагерю разнеслось:
— Выдают деньги! Хауптман приказал выдать весь заработок!
Во втором корпусе у окошечка кассы быстро выстроилась огромная очередь. Женщины и мужчины, горожане и крестьяне — все перемешалось. Никто еще не знал толком, кому сколько причитается, кто получит и кто не получит зарплату, поэтому высказывались самые разнообразные предположения.
— Уж если я не получу, то я не знаю тогда… — взволнованно говорил Эрхард. — Глядите, какие мозоли. Я их в лесу заработал.
— Ведь хауптман грозил не выдавать денег никому, если все не будут выполнять норму, — заметил Шереш.
— Наплевать! — заорал Раннер. — Подайте мне то, что я заработал, чтобы я мог купить хлеб и табак! Наплевать на тех, кто обленился до того, что собственных вшей не желает выбить!
— Не хочу я никаких денег, пусть отпустят нас домой, — угрюмо заявил Чундерлинк.
Внезапно появившийся Грауер погрозил Чундерлинку пальцем и угрожающе зашипел. Чундерлинк тотчас умолк и стушевался. Грауера теперь побаивались.
Штребль уже держал в руках полученные деньги. Здесь были три шуршащие, почти новые бумажки по сто рублей и один маленький советский рубль. Он весьма приблизительно представлял цену этих денег, но они были очень дороги ему — за этими деньгами громоздились груды дров, нарубленных им вместе с Бером. Если бы он не получил их сейчас, то был бы сильно расстроен.
Эрхард вылез из очереди красный и сияющий. В руках у него были четыре сторублевые бумажки. Он ткнул ими в нос стоявшему рядом Чундерлинку и торжествующе засмеялся.
На танцах уже заливался аккордеон и начали кружиться пары. Проходя по двору, Штребль столкнулся с Розой Воден, Она шла, крепко сжав в кулаке полученные деньги, но лицо ее было мрачно.
— Что с вами, Роза? — с участием спросил он. — Может быть, письмо из дома получили?
— Нет, писем нет… и родные наши далеко. Заступиться за нас некому…
— Вас кто-то обидел? — удивился Штребль, ведь Роза была настолько доброй и покладистой, что никому бы и в голову не пришло с ней конфликтовать.
Но Роза заплакала:
— Я пришла сегодня в нашу комнату, вижу, все мои вещи перерыты и выброшены в коридор. Я спросила, что это значит. Циммеркомендантин сказала мне, что Грауер приказал перевести меня на работу в прачечную, а прачки, как вы знаете, живут в бараке возле прачечной. Там такая грязь, а у нас была такая милая, светлая комната. И… я вовсе не хочу уходить из леса. Чем я провинилась? Я старалась работать изо
