Василий Дмитриевич Великанов
ПОВЕСТЬ ОБ УКРОТИТЕЛЕ
СЛУЧАЙ В ТОРОПЦЕ
Стоял погожий осенний день. С поля тянул ветерок и нёс на город длинные шёлковые паутинки — верный признак доброго бабьего лета
На обширной площади, утоптанной, как ток, раскинулась сельскохозяйственная выставка-ярмарка: в кособоких дощатых ларьках, на длинных столах и просто на земле стояли туго перевязанные снопы ржи, пшеницы и льна; в широких корзинах лежала крупная картошка, лиловая свёкла, морковь и брюква; большими кучами были навалены пузатые тыквы; твёрдо-упругие кочаны сизоватой капусты так поблескивали, словно их только что обмыл дождь; в стороне, у неоструганных коновязей, стояли коровы и лошади; на подводах, в ящиках, гоготали гуси, крякали прожорливые утки и тихо сидели присмиревшие куры.
Много понаехало в уездный городок крестьян, рабочих и красноармейцев. С криком и звонким смехом бегали по площади вездесущие ребятишки, без которых, как известно, нигде ничего не обходится.
На середине площади волчком вертелась красочно убранная карусель. На высоких качелях ребята и девчата взлетали в небо. Девушки тоненько взвизгивали, а ребята ухарски покрикивали: «И-эх!»
Бойкий дед-зазывала, наигрывая на гармошке, громко кричал:
В пёстрой толпе крестьян и горожан выделялся широкоплечий, коренастый, с мускулистой шеей краском, одетый в длинную шинель с красными нашивками на груди. На голове краскома торчал остроконечный шлем-будёновка с большой алой звездой. Ходил командир неторопливо, вразвалку, и ко всему внимательно присматривался с каким-то особым любопытством.
Вернувшись в родные места, где прошло его детство, командир испытывал радостное и вместе с тем грустноватое чувство. Вроде и люди кругом другие, и городок стал какой-то маленький, серый…
Около харчевни толпились люди, и оттуда слышались крики, смех и задорное улюлюканье. Командир подошел к толпе и, протиснувшись вперед, увидел светло-бурого, курчавого, с коротким коренастым туловищем медведя, привязанного к столбу цепью. Ребятишки бросали в него камешки и смеялись. Медведь сердито рычал и рвался с цепи, чтобы схватить своих обидчиков, но ошейник его душил, зверь хрипел и грыз цепь. Взгляд его был угрюм, маленькие карие глаза метались из стороны в сторону.
— Ребята, не надо дразнить зверя, опасно, — сказал командир и, вынув из кармана шинели кусочек чёрного хлеба, показал его медведю. Тот встал на задние лапы и потянулся за хлебом, но человек вёл свою руку по кругу над мордой зверя, и медведю в погоне за хлебом пришлось обернуться вокруг себя.
В толпе послышался смех. Кто-то крикнул:
— Э, гляди, танцует! Учёный!..
— За хлеб затанцуешь… — с усмешкой проговорил небольшой, в лаптях и сермяге старичок.
Командир строго взглянул на старика и сказал: — Для зверя, может, и так, а у человека душа есть.
— Да это смотря какой человек и какая душа, — заметил старичок.
— Народ за хлеб не купишь, — продолжал командир, — пробовали некоторые, да не вышло.
Показывая на медведя, он спросил старика:
— Чей?
— Мельник привел из Семёновки, Тоже живность, а только без толку она.
— А где ж его хозяин? — Ушёл куда-то, видно, горилку пить. Старичок помолчал и вдруг с восхищением воскликнул:
— Вот зверина какой! Облапит — не вырвешься. Командир отошёл от толпы и неторопливо зашагал к карусели.
Взглянув на медведя, он вспомнил свое детство. Когда-то медвежата были его друзьями…
Пять лет было Коле, когда умер отец, и матери, оставшейся с двумя детьми, трудно стало жить. Она и отдала Колю на воспитание деду. Дед был лесником и постоянно держал у себя медвежат, лисят и волчат, выловленных в лесу. Маленький Коля по целым дням возился со зверятами, кормил их, играл с ними. Особенно запомнился ему медвежонок Мишутка. Он так привязался к Коле, что холил за ним повсюду, как собака. И Коля его полюбил. Прожил Мишутка у людей год и вроде совсем одомашнился, но стал озоровать: гонял животных и птиц. И насмерть задушил поросёнка. Дед так рассердился, что даже хотел пристрелить зверёныша, но Коля повис у деда на руке и вымолил своему любимчику прощение. Посадили Мишутку на привязь в сарае, а он перегрыз верёвку и задрал ягнёнка. «Ну, теперь-то я с ним расправлюсь по-своему…» — сказал дед. Украдкой от Коли отвёл медвежонка в лес верст за десять, привязал его к дереву верёвкой и ушёл. Узнав о пропаже своего питомца, Коля заплакал, а дед успокаивал его: «Не горюй, Коля, Мишутка приживётся на воле, родичей найдёт… Там ему лучше будет». Прошло несколько дней. Дед ушёл на облаву волков, а дома остались бабка Анастасия Ивановна и Коля. Глубокой ночью, когда старый да малый крепко спали, бабушка проснулась: кто-то ломился в дверь, стучал, царапал и ворчал. Испугалась бабка, вскочила с постели и закрестилась: «Господи, сохрани нас и помилуй…» Думала она, что бандиты к ним лезут. Разбудила Колю, а тот прислушался и воскликнул радостно: «Бабушка! Да это же наш Мишутка!» Открыли дверь, и в избу ввалился медвежонок, худой, грязный, весь в репьях, и обрывок верёвки у него на шее мотается. Сопит, стонет, лезет к Коле и руки ему лижет — словно жалуется на кого-то и есть просит. От радости Коля заплакал. Дали медвежонку поесть, а он уткнулся носом в миску, и видно, что никак не может насытиться. Бабушка тоже растрогалась. «Домой пришёл — родных нашёл, — сказала она, — на воле был, в лесу, а пришел голодный. Видно, без людей трудно ему пришлось…» Так и остался Мишутка. А потом его в зверинец продали.
Дед, Егор Алексеевич, ростом был высок и слыл необыкновенным силачом. Недаром народ прозвал его Корнем.
Как-то в Торопец приехала цирковая труппа, во главе которой стоял русский атлет Лапиадо. Он поднимал большую бронзовую штангу, будто шутя подбрасывал вверх двухпудовики и в такт музыке «играл» тугими мышцами рук, ног и спины. В цирке были акробаты, фокусник и клоуны. Всё пленило маленького Колю, но особенно ему понравились дрессированные лошади, «учёные» собачки и сам Лапиадо, человек мощного, красивого телосложения. Коля готов был не выходить из цирка день и ночь, но денег на билет у него не было. Он залез на крышу цирка-балагана и, прорезав брезент, стал глядеть на представление сверху через дырочку. Когда же сторож отхлестал его хворостиной, Коля со своим закадычным другом Васей Почёнкиным сделал подкоп и проник в цирк через вырытую нору.
Вскоре цирк уехал из Торопца. Четырнадцатилетний Коля достал где-то два пудовика и стал заниматься спортом…
Всё это как-то мгновенно промелькнуло в голове Ладильщикова, когда он шагал к карусели.
