Машу, словно был с ней в сговоре против Варюгина.
Пока оркестр играл старинный вальс «Берёзка», Ладильщиков переоделся и вскоре на сцене появились те же артисты, но в других костюмах: Мишук в жилетке и чёрном картузе, а Ладильщиков, одетый в посконную рубаху, нёс на плечах большой мешок с зерном. На средине сцены он сбросил груз на пол, и мешок с зерном опустился в люк, под сцену, будто бы на мельничные жернова. Через несколько секунд из люка показался маленький пудовичок муки. Ладильщиков-крестьянин покачал головой, схватил его за махор и, вскинув на плечо, понёс за кулисы, а за ним заковылял и Мишук, толстый, важный и смешной.
Зрители засмеялись и захлопали в ладоши, а Варюгин заёрзал на сиденье и пробурчал про себя что-то невнятное. Ананий Матвеевич смеялся от души и даже крикнул, искоса поглядывая на Варюгина:
— Не в бровь, а в глаз, сукиного сына! Маша наклонилась к Варюгину и спросила:
— А правда интересно? Почему же вы не хлопаете? Варюгин не ответил ей. Он порывисто встал и пошёл к выходу.
Ананий Матвеевич усмехнулся и, обращаясь к Маше, сказал:
— Это ведь про него, дочка. Видно, до печёнки достало…
Ладильщиков вышел на сцену во фраке с массивной львиной головой-маской и надменно, важно подал медведю лист бумаги. Мишук схватил бумагу лапами, повертел ее, понюхал, словно прочитал и, положив на пол, сел на нее. Ладильщиков сбросил с себя львиную маску и крикнул:
— Мишук, что ты делаешь?! Это же нота лорда Керзона!
Медведь схватил бумагу лапами и порвал её в клочки.
В этот момент откуда-то сверху опустился на сцену большой лист картона, на котором зрители увидели толстую морду с широким открытым ртом. На голове — шляпа-цилиндр. Показывая на портрет, Ладильщиков громко, с подъемом продекламировал:
И глотка хороша.
Из этой глотки
это не голос,
а медь,
Но иногда
испускает
фальшивые нотки,
Если на ухо наш наступает медведь[4].
Мишук влез на тумбу, стоявшую в стороне, и, уцепившись зубами за маленькую дощечку, дернул её. Грянул пистолетный выстрел, и портрет буржуя упал на пол, на его месте, где он только что висел, развернулся красный флаг с надписью: «Руки прочь от Советской России!»
Испуганный и обозлённый медведь бросился к поверженному портрету лорда и с громким ворчанием стал его рвать зубами и когтями — как будто мстил ему за произведённый выстрел.
В зале поднялся шквал рукоплесканий. Зрители смеялись и выкрикивали:
— Так его, лорда! Кроши!
— Вот так морда!
— Долой буржуев!
— Давай еще!
На мгновение Ладильщиков замер, растерялся. Мишук повёл себя не по сценарию… Но его поведение играет на номер… Вот и хорошо!
Угостив медведя медовым пряником, Ладильщиков долго кланялся зрителям, и вместе с ним кланялся и Мишук. Публика аплодировала и кричала. Улыбаясь, подняв руки выше головы, хлопала в ладоши и Маша. Ей хотелось, чтобы Николай видел и её восторг. А он и без того не спускал с неё глаз и радовался, что и ей понравилось его выступление.
На сцену вышел директор театра Аменицкий и поднял руку:
— Товарищи, прошу внимания! — крикнул он высоким тенорком. — Жюри конкурса на новые художественные номера вынесло решение наградить Николая Павловича Ладильщикова за отличную выучку медведя почетной грамотой. Как ваше мнение?
— Награди-ить! — крикнул весь. зал, словно одной мощной грудью. — Награди-ить!..
— Мишук, возьми, — сказал Ладильщиков, показывая на цветную толстую бумагу, которую держал в руках Аменицкий.
Медведь осторожно взял лапами грамоту, повертел её, понюхал и подал её своему хозяину. Ладильщиков сунул ему в рот леденец и повёл со сцены.
За кулисами толпились любопытные. Пришли сюда Ананий Матвеевич и Маша. Улыбаясь и гордясь своей близостью к артисту, Петухов похлопал Ладильщикова по плечу и сказал:
— Молодец, земляк. Здорово ты их всех протащил! А Мишук-то, как он этого лорда, а?.. В клочки!
— И мне понравилось, — с улыбкой проговорила Маша.
— А что же Сидор Кузьмич не зашёл посмотреть Мишука? — спросил Ладильщиков, хотя и чувствовал, что Варюгин ему совсем не нужен.
— Осерчал, не по шерсти пришлось, — ответил Ананий Матвеевич. — А зачем ему и заходить-то? Мишук теперь все равно его не признает.
ПОЖАРНАЯ ТРЕВОГА
Ладильщиков познакомил Анания Матвеевича с Машей. С лукавой улыбкой посмотрел старик на девушку и подумал: «Наверно, невеста… Под стать молодцу».
Николай пригласил своих друзей пообедать.
Чайная находилась недалеко от театра. В ней стоял веселый гул мужских голосов и висел дым от курева. Народу — битком набито. Расторопный сухопарый официант, заметив Ладильщикова, откуда-то мигом принес столик, подставил к нему три стула и, поклонившись, любезно сказал:
— Прошу садиться, товарищи артисты. Что прикажете?
— Пару чая, — сказал Ладильщиков..
— А мне что-нибудь покрепче, — усмехнулся Ананий Матвеевич.
— Пожалуйста, папаша. Официант исчез.
— Видите, почет и уважение вам, Николай Павлович, — сказал Петухов,
— Ну что вы, Ананий Матвеевич…
— А что, по заслугам и честь.
Ладильщиков всегда неловко себя чувствовал, когда его хвалили, но Ананий Матвеевич не обращал внимания на его смущение. В присутствии Маши ему особенно хотелось расхваливать своего друга.
— Вот опять же и водку не пьешь, не куришь, — продолжал старик, — это хорошо.
Маша молчала. Ей было как-то неловко сидеть среди мужчин одной. В чайную она пошла ради Николая Павловича. Ведь у него сегодня такой радостный день. Ей хотелось побыть с ним, да и он ради нее даже изменил своей привычке: обычно после представления Николай кормил медведя, как бы награждая его за выполненные номера, а сегодня он не сделал этого. «Пока провозишься с ним, а Маша уйдет…» — подумал Николай. У него было веселое, бодрое настроение.
А голодный медведь, оставленный на привязи в сарае, нервничал. Набегала слюна. Медведь переступал с ноги на ногу, покачивался и дергал цепь. Потом стал скрести землю лапами. Около сарая собрались ребятишки и прильнули к щелям.
— Э-э, гляди, что делает! — крикнул один из них. Ладильщиков не обратил внимания на этот крик. Он знал, что когда Мишук нервничает, то копает землю. «Покопает и перестанет», — подумал Ладильщиков. Но все-таки поторапливался. Обжигая губы, он пил горячий чай и посматривал то в окно, то на Машу.
И вдруг снаружи послышался какой-то сильный топот, звон колокола и крики. Тревога! Кто-то в чайной крикнул: «Пожар!», — и все хлынули наружу, опрокидывая стулья.
— Где горит? Что горит? — спрашивали люди друг друга, глядя по сторонам. Но никто нигде не видел
