сыпать. А где её столько-то, извёстки, возьмёшь? Во, погляди землицу-то…
Петухов приоткрыл ведро, и Ладильщиков увидел в нём кусок серовато-рыжей земли, пронизанной корнями и покрытой, как волосами, сухой осокой.
— А ты был, Ананий Матвеевич, в павильоне Тимирязевской академии?
— Нет, ещё не дошел.
— Зайди. Там учёные есть, профессора. Они посоветуют тебе.
В павильоне Тимирязевской сельскохозяйственной академии профессора на месте не оказалось. Землю принял студент и сказал:
— Заходите дня через два. Мы сделаем анализ вашей почвы, и Василий Робертович будет на месте, поговорит с вами.
Земляки осмотрели павильон академии недовольные, пошли дальше.
В светлом чистом коровнике коммуны «Луч» стояли ровными рядами крупные рыже-пёстрые коровы. В среднем проходе коровника толпились крестьяне, рабочие, студенты. Смуглая сухощавая женщина в сером халате говорила, обращаясь к посетителям:
— Наши коровы дают по пятьсот ведер молока, но могли бы давать больше, если бы корма… Нашу коммуну два раза разоряли банды Антонова, а мы все-таки поднялись…
— Вот видишь, — сказал Ананий Матвеевич, обращаясь к Ладильщикову, — нас не убьёшь. Корни у нас крепкие.
— Ну, а как Ваня живет? — спросил Ладильщиков, — Чего ему! Растёт. Всё с гирями возится и ждёт, когда ты его к себе возьмешь. Глупый мальчишка. Просился со мной, да я не взял.
— А кто ещё тут из наших мест?
— Мельник Варюгин. Силён мужик и хитё-ёр.
— Интересно, с чем он приехал?
— Бугая привез и корову. Если хочешь, зайдём к нему, посмотрим.
— Зайдём. А где ты остановился, Ананий Матвеевич?
— На «Дукате», в общежитии. Как собирался в Москву, мужики пугали меня: бери, говорят, всё с собой, а то плохо там народ живет, голодно. Ну, я и набрал с собой хлебца, и сухариков, и пшенца, и ложку, и плошку, а приехал — на все готовое определили бесплатно: и щи с говядиной, и постелька с простыночкой, да и папиросами угощают. Все это рабочие устроили. Вот она настоящая-то смычка города с деревней!
Зашли в обширный павильон животноводства индивидуальных культурных хозяйств. В отдельных стойлах стояли коровы и быки. Мельника Ладильщиков сразу приметил: он выделялся высоким ростом, чёрной широкой бородой и мясистым красным лицом. За этот год Варюгин потучнел и, кажется, стал ещё крупнее. Одет по-праздничному: в чёрном костюме, в синей сатиновой косоворотке и в жилете, на ногах — новые смазные сапоги, на голове — суконный картуз.
Мельник стоял около тучной коровы бланжевой масти. Рядом с ней, через перегородку, находился длинный массивный бык с бугристой шеей.
Варюгин встретил земляков приветливо. Поздоровались. Показывая на корову и быка, мельник с гордостью сказал:
— Мои. Сименталы. Ламанш весит семьдесят пудов, а Зорька дает четыреста ведер молока. А как мой Мишук поживает?
— Ничего, работает.
— Все боретесь?
— Да, боремся и ещё кое-что показываем. — Значит, мой дар впрок пошел?
— Способный медведь оказался,
— Посмотреть бы его.
— Скоро увидите в театре.
Когда отошли от Варюгина, Ананий Матвеевич сказал:
— Что ж тут удивительного! С его хлебом как хочешь можно откормить скотину. К нему на мельницу хлеб-то везут со всей округи. С миру по фунту — кулаку целый амбар. А тут ещё то на распыл, то на усушку, кругом обман — себе в карман.
На выставке общество друзей воздушного флота устроило авиационный праздник. Это был всенародный ответ на ноту-ультиматум министра иностранных дел Англии лорда Керзона, угрожавшего Советской России разрывом торгового договора и новой интервенцией.
Тысячи людей заполнили обширную площадь Ленина. На одной стороне площади стояли рядами молотилки, жатки, сеялки, маленький трактор «Гном» и мощный «Запорожец», электроплуги и грузовик «Амо», а на другой стороне — сохи, цепы и старые однолемешные плуги. На той стороне, где были сохи, висело красное полотнище с крупной надписью «Так было», а на другой, где стояли машины, — «Так будет».
Посредине площади на тридцатиметровой вышке работал ветряной электродвигатель. Рядом с вышкой стояла модель двукрылого аэроплана с надписью на крыльях: «Самолет имени Ильича», а возле него из живых цветов — красочный портрет Ленина. Рядом с портретом была трибуна.
На трибуну взошел пожилой человек с клинообразной бородкой. Поднялась шумная овация.
— Вот он какой, наш всероссийский староста Михаила Иваныч, — тихо проговорил Ананий Матвеевич, — самый обнаковенный.
— Товарищи рабочие и крестьяне! — негромко начал говорить Калинин, и все сразу замерли. — Вы кровью своей отстояли кормилицу-землю. Вы своими руками выпололи с неё помещичьи сорные травы. Вы освободили её от пут и оков капитализма. Теперь вы должны покорить природу и заставить её служить вам. Тяжелый труд, чело-века надо переложить на плечи машин, а для них нужны большие поля. Сама жизнь подсказывает, что надо обрабатывать землю коллективно. Коллективизация — путь к социализму. Рабочие и крестьяне Республики кладут кирпичик к кирпичику, выстраивая здание, имя которому коммунизм. Праздник урожая — праздник труда. Продолжая мирную политику, мы твёрдо помним, что живём среди мировых разбойников, и порох должны держать сухим.
Фронтов сейчас нет, но есть опасность. Порадуем своего больного Ильича хорошим подарком — самолётом его имени.
После того как буря аплодисментов стала постепенно затихать, Ананий Матвеевич сказал на ухо Ладильщикову:
— Простой, нашенский. Так и хватает за сердце, когда говорит.
— Он тверской, — поправил его Ладильщиков.
— Всё равно нашенский.
Ладильщиков и Петухов подошли к столику, за которым сидела девушка, стриженая по-мальчишески под «польку», и торговала металлическими жетонами. На столе стоял почтовый ящик, на котором было крупно написано: «На воздушный флот». Земляки купили по жетону и прикололи их на левой стороне груди. Ананий Матвеевич вынул из внутреннего кармана сермяги десятирублевую бумажку и сказал:
— Вроде и мало рублей в червонце, а теперь он надёжный.
— Может, разменять тебе? — спросил Ладильщиков.
— Нет, зачем менять. Пусть весь в дело идет, — ответил Петухов и, сложив червонец пополам, бережно опустил его в ящик.
— Ну, что ж, Ананий Матвеевич, теперь полетаем, что ли?
— Полетаем. Только я на шаре. Он вроде спокойнее для стариков.
— Как хочешь. А я — на гидросамолете.
— Валяй на ероплане, ты молодой и смелый. Дай бог, чтобы довелось опять встретиться на земле.
— Встретимся. Не бойся, Ананий Матвеевич.
На Москве-реке чайкой сидел гидросамолет и ревел мотором, а недалеко от реки покачивался над поляной аэростат, пришвартованный пеньковым тросом к причальной мачте.
Через полчаса земляки встретились на земле.
— Ну как? — спросил Ладильщиков.
Ананий Матвеевич почему-то зажмурился и воскликнул:
