— Начали!
Ладильщиков снял прищепку с уха медведя и проговорил:
— Мишук, мёд, мёд…
Медведь торопливо зашагал в кусты, потирая лапой больное ухо.
— Камера! — крикнул кинооператор и стал быстро крутить ручку киноаппарата, застрекотавшего, как трещотка.
В этот миг неожиданно раздался выстрел и громовым эхом раскатился по роще. Медведь вздрогнул, зарычал и, замотав башкой, взмахнул передними лапами, словно проверяя, есть ли на нем цепь. Цепи нет! Почувствовав полную свободу и забыв про мед, разъяренный медведь бросился на кинооператора.
— Мишук! Мишук! Стой! — крикнул Ладильщиков и, взмахнув палкой, встал на его пути,
— Бейте его, бейте! — кричал побледневший кинооператор, свалив свой аппарат и удирая в кусты. Мгновенно исчезли и актер, стрелявший в медведя, и кинорежиссер с львиной головой.
Ладильщиков замахнулся и хотел ударить медведя по голове, но, боясь повредить ему глаза и череп, скользнул палкой по спине. Мишук толкнул хозяина лапой и, свалив его на спину, впился зубами в плечо.
Ваня схватил миску с медом и, показывая ее медведю, закричал:
— Мишук! Мёд! Мёд!
Но медведь не обращал внимания на приманку. Изо рта у него текла слюна и показался черноватый влажный Язык. Дыхание тяжелое, горячее, сопящее, Ладильщиков ухватил язык и, вытянув его на сторону, сильно перекрутил. От резкой боли медведь взревел и выпустил плечо.
— Ваня, давай цепь! — крикнул Ладильщиков.
Ваня подбежал с цепью в руках и пристегнул ее к ошейнику.
— Крути к дереву! — крикнул Ладильщиков.
Ваня быстро замотал цепь вокруг березы и щелкнул карабинчиком. Ладильщиков встал. На плече просочилась кровь. У Вани дрожали руки.
— Давайте, дядя Коля, я перевяжу. Здорово он вас помял?
— Чувствительно.
Из кустов показались кинорежиссёр со всклокоченной копной волос, бледнолицый оператор и актёр с ружьём, игравший роль охотника. Приклеенная борода у него наполовину оторвалась и висела клочками.
Режиссер закричал на актера:
— Какой чёрт вас угораздил стрелять? Кто вам позволил?!
— Я хотел, чтобы эта сцена была правдивее, жизненнее, — растерянно оправдывался актер.
— Умник! Ваша глупая выходка чуть не стоила человеку жизни! А вы — «жизненнее»!..
Кинооператор с перепугу не мог говорить. Белое лицо его покрылось розовыми пятнами, а черные усики подергивались. Он молча собирал с земли части своего киноаппарата, разбившегося при падении.
Ладильщикова отправили в больницу.
После того как Николай Павлович поправился, сцену в лесу все-таки засняли.
КАК ВОЛКА НИ КОРМИ…
— Маша, принимай подарок! — крикнул Николай Павлович, входя в дом. В руках у него была корзинка, покрытая мешком.
Николай Павлович приоткрыл мешковину, и Мария Петровна увидела на дне корзинки рыжевато- серого щенка. Уши у него были приподняты, а косо поставленные глаза диковато посверкивали.
Мария Петровна, довольная, улыбнулась.
— О, какой хороший!
Она хотела взять его на руки, но щенок испуганно прижался к корзине и щелкнул острыми зубками,
— У, злючка! А ну, вытряхни его.
Николай Павлович опрокинул корзинку. Щенок вывалился, прижался к стене и, дико озираясь, защелкал зубами.
— Какой худой! Где ты такого дикаря достал?
— У одного охотника.
— Какой-то странный щенок. И уши у него торчат не как у овчарки. Наверное, метис.
— Ничего, вырастет, хороший будет, — с улыбкой сказал Николай Павлович. — Приручим его, обучим, и он будет работать.
Мария Петровна любовно ухаживала за щенком, и ой у нее ел все: и молоко, и мясо, и картошку, и хлеб, и даже яблоки. Но сколько ни ел, по-прежнему был сухопарый, с втянутым животом.
— Коля, что же Абрек не поправляется? Больной он, что ли? — спросила Клавдия Никандровна.
— Нет, это у него такой экстерьер [5].
— А почему он не лает и хвост несет по полу, как волчонок?
— Не знаю.
Щенок был лобастый, морда втянуто-заостренная, а передние ноги как-то неестественно сближены.
— Чудной какой-то щенок… — сказал Ваня, — на волчонка смахивает.
Абрек так привязался к Марии Петровне, что не подпускал к ней других животных и даже людей.
Как-то Николай Павлович в шутку хлопнул жену по плечу. Абрек кинулся на него и порвал ему пальто.
— И злюка, как волк, — сказала Клавдия Никандровна.
Однажды Николай Павлович, Мария Петровна и Ваня ушли в цирк.
На город надвигалась огромная темно-синяя туча, и глухо рокотал гром. В комнате потемнело. Предвестник грозы — вихревой ветер — налетел вдруг и высоко поднял тучи серой пыли, закружил мусор. Торопливо закрывая окна, Клавдия Никандровна крестилась и приговаривала испуганно: «Ох, господи, сила небесная…» Засвистело, завыло в трубе и в окнах так, словно на дворе была снежная вьюга. Щенок поднял нос кверху и завыл протяжно, тоскливо: у-у-у-у…
— Поди прочь, паршивец! — крикнула Клавдия Никандровна, замахнувшись на него веником. — Беду накликаешь…
Клавдия Никандровна думала, что если собака воет, то быть в доме беде.
Когда же из цирка пришел Николай Павлович, Клавдия Никандровна сказала:
— Коля, а ведь ты нас обманул.
— Как?
— Да ты не щенка, а волчонка принес.
— Ну, если вам не нравится, отдадим его в зоопарк.
— Что ты, Коля, — возразила Маша, — Он уже прижился у нас. И я к нему привыкла. А почему ты мне сразу не сказал, что это волчонок?
— Боялся, что ты не примешь. Я и сам-то не особенно верю, что из него толк будет.
— Чудак ты, Коля! Я ведь сразу узнала звереныша.
Начали понемногу дрессировать волчонка. К тумбе, будущему исходному месту своей работы, волк привык довольно быстро, так как лишь на тумбе стали его кормить. Как только приходило время кормежки, Мария Петровна подавала команду:
— Абрек, на место!
Волк вспрыгивал на тумбу и глотал слюну, ожидая пищи. Но ничего другого он не хотел выполнять. По кругу он кое-как научился бегать, а прыгать через барьер и в обруч не хотел, и никакая приманка не соблазняла его.
Прошло полгода, наступила осень, и прежнего захудалого волчонка нельзя было узнать: ростом он стал с собаку овчарку.
