преступник Махно Нестор Иван, широко известный на территории Советской России как батько Махно, руководитель бандитских отрядов...» Ну, короче, вы меня поняли. А вот и фотография, где вы с длинными волосами. Вы плохо подстрижены.
14. Махно стоит в тюремной камере под окном и смотрит сквозь решетку на луну в вырезах облаков. Он словно к чему-то прислушивается.
15. А в тюремной больнице рожает Галя, заходясь в крике, акушерка принимает младенца, шлепает, показывает изможденной Гале девочку.
16. Через несколько дней в больничной палате доброохотливая медсестра объясняет Гале:
– Здесь порядки свободные, не то, что ты мне рассказывала про Россию. Хватит, натерпелись под ними. Тем более что вы украинцы, а Украина – часть Великой Польши, так что вы свои, это хорошо. Я тебе твою одежду принесу, и ты на прогулке делай вид, что как будто на свидание к кому пришла. К женщинам каким- нибудь пристройся – и выходи со двора с ними. Женщина с младенцем – обычно даже пропуск не спрашивают на выходе.
17. Большой тюремный двор, прогулка, толчея, часовые на стенах. Галя с младенцем на руках подходит к Махно, он берет девочку на руки, смотрит, целует, качает.
Галя говорит много, быстро, негромко. Прогулка подходит к концу. Они обнимаются – и расстаются.
Оборачиваясь, привставая на цыпочки и маша ему, Галя с толпой женщин выходит в ворота. И Махно утирает слезу.
18. В огромной камере плотники сколачивают трехъярусные нары. Когда они отлучаются обедать, Махно хватает здоровенный брус, пристраивает на плече, в другую руку берет плотницкий ящик с инструментами, и идет к выходу.
Идти ему тяжело. Он пересекает двор. Двое часовых при открытой в воротах калитке.
– Поможьте, пан, – просит Махно, пристраивая брус поудобнее.
Часовой помогает ему подвинуть брус ровней, чтоб не перевешивал.
И Махно выходит за ворота.
Пройдя полквартала до угла, он бросает брус и ящик, сердито плюет: «Яка тяжела, зараза!» и спокойно продолжает путь.
Германия. Тюрьма. Побег.
19. – Рус? – переспрашивает скромный немец на окраине городка. – Поланд? – тычет пальцем в сторону польской границы.
– Арбайт! – говорит Махно, показывая жестами: работать и есть.
– Вальтер! – зовет прохожего немец и начинает объяснять, показывая на Махно.
20. – А самый большой был гад – это, я тебе скажу, Махно, – говорит золотушный солдатик, хлебая лагерную баланду из жестянки.
Махно спокойно кивает, хлебая из жестянки на двоих. Кругом сидит на земле тьма таких же оборванных солдат, а дальше – колючая проволока, но уже в два ряда, опоры завалены внутрь, часовые бдят – все всерьез. Это лагерь для интернированных красноармейцев. Тех, кто в 20-м году сумел уйти от польских войск на север – и был пропущен Германией через границу на свою территорию, а вот дальше – посидите пока, а там решим вашу судьбу.
– Хоть Деникин был, хоть Пилсудский, это все же война, – продолжает изливаться тщедушный красноармеец. – А Махно – этот из-под земли выскочит ночью, порежет – и снова нет. А потом ты селян стреляешь, а они ночью тебя режут.
– А зачем же ты селян-то стреляешь?
– А они там на юге все кулаки! Все махновцы! Всех их надо под корень! – и солдатик долизывает баланду.
Махно, белея и со свистом дыша, берет у него жестянку, с силой надрывает надломленный край банки – и в руке у него торчит рваный язычок жести:
– Под корень?! – пузыря бешеную пену, клекочет он и острой жестью рвет солдатику горло. – Под корень селян?! Гады!!! Палачи!! Палачи!!!
Он валится навзничь в припадке, кругом собирается толпа.
– Махно хотели?! Я Махно!
«Сумасшедший», – говорят в толпе. «Припадошный. Да охрану позовите кто».
– Доктора! Человек помирает! Што ж мы, не люди?!
21. – Господин офицер говорит, что рад интересному знакомству, – переводчик склонился над кроватью Махно.
Тюрьма, больница.
– Лучше бы выпустили, – говорит Махно.
– Вы чуть не убили человека. Это преступление.
– «Чуть», – хмыкает Махно. – На шо я вам?
– Советская Россия требует вашей выдачи.
– Вот спасибо.
– На родине вас повесят.
– А здесь?
– Вы должны ждать решения своей судьбы.
22. Доктор озабоченно ощупывает ногу Махно, выстукивает грудь, рассматривает рентгеновский снимок:
– Мы будем лечить вас. У вас ослаблен организм. Хорошее питание сейчас невозможно. Есть кому носить вам передачи? Пока вы здесь, я надеюсь вам помочь.
– Чтоб большевики повесили меня здоровым? – спрашивает Махно через переводчика. – Не знаю, успеет ли он меня вылечить...
23. Ночь, дождь, ветер, стена. Окошко наверху. Оно распахивается.
В палате Махно, делая остальным знак не издавать звуков, вылез из постели, раскрыл окно и высунул простыню под дождь. Когда она намокла – свернул в жгут и обвязал два соседних стальных прута в оконной решетке.
– Посидите с мое на каторге, ребята, не тому научитесь, – беззвучно бормотал он.
Всунул в это мокрое кольцо ножку стула и стал крутить, как завинчивают тиски. Узел стянулся намертво. Двойной мокрый жгут толщиной в руку потек струей воды. Битая мокрая простыня прочна, как канат. Махно, сопя, налегал на рычаг спинки-ножки стула, завинчивая все туже, кольцо ткани вокруг двух прутьев все туже, и прутья стали прогибаться, сближаясь... еще... еще... и вот они уже почти вплотную.
Махно перевел дух. И повторил номер с соседней парой прутьев.
Через каких-то полчаса меж погнутых прутьев зияла дыра, достаточная для мелкого худощавого человека.
Палата следила, затаив дыхание.
– Простыночки, хлопцы, простыночки швидче давайте, – пришептывал Махно, вытаскивая из-под них простыни.
Тюремный люд был в восторге.
Простыни были связаны, эта веревка почти достигала земли, Махно сказал: «Спасибо, хлопцы» и вылез.
Он спустился без помех, спрыгнул оставшиеся пару метров и исчез в темноте.
Все дороги ведут в Париж
24. По воскресному бульвару прогуливается обычная семья, небогатая и приличная. Рослая, смуглая, красивая жена. Маленький, худощавый, прихрамывающий муж. И между ними, держась за руки – девочка лет пяти. Они одеты скромно, но с учетом моды.
25. – Дядя Волин!
– Нестор!
Объятие, отодвигание, взгляд в глаза, улыбка.
– А я уж думал, вас всех тогда в Харькове расстреляли! Вот, опробовал им под конец слегка отомстить! Ну, может, не очень вышло, но все же чтоб знали батьку Махно!
– Ну, в общем, удалось сначала немного договориться; старые заслуги, профессиональные
