суровой ниткой. Приносит глиняный горшок с обратом от простокваши, наливает по кружкам жидкое синеватое пойло. Скудный ужин в тесноте.
3. Они спят в крестьянском сарае, когда на рассвете клацают затворы: румынская стража. Лица стражников спокойны: не первую группу с Советской Украины они берут, порядок есть порядок. Румынский унтер, командующий нарядом, показывает пальцем на Галины золотые сережки и кивает. Махно шагает вперед и смотрит ему в глаза, унтер отступает на шаг и делает успокаивающий жест: нет-нет, не надо.
4. Вновь шагает группа по дороге, теперь уже по паре румынских стражников перед и позади маленькой колонны.
– Что с нами будет-то, Нестор? – спрашивает Галя.
– Что-что. Оформят вид на жительство. Как сочувствующим, бежавшим от враждебного большевистского режима.
– А дальше?
– А дальше жить будем.
5. Кабинет, офицер за столом, Махно на стуле.
– Вы не просто бежали от террора. Вы перешли границу суверенного государства как вооруженная группа, организованная, с оружием в руках. Каковы ваши цели?
– Какие тут цели... Жизнь спасти. А с оружием – как же без оружия, далеко не уйдешь. А при встрече мы его сдали, как положено по вашему порядку.
– Чем вы занимались на русской стороне?
– Боролись с властью большевиков за свободную Украину.
– Все так говорят. – Офицер пишет протокол. – Придется задержаться у нас до выяснения обстоятельств.
6. Концентрационный лагерь – то есть именно лагерь, где сконцентрированы люди определенной принадлежности и по какой-то причине. Несколько бараков, старые палатки, шалаши. Колючая проволока по периметру, скучающие часовые на угловых вышках.
Мужчины бродят группами, сидят на земле, играют в затертые карты, маются от скуки. Отдельный барак для женщин, есть даже несколько детей.
Кислым варевом тянет от кухни. Белая тряпка с красным крестом болтается над медпунктом, там нансеновская миссия.
– Зимой мы здесь сдохнем, – говорит Махно.
– Да скоро выйдем, – успокаивает вечный оптимист Задов.
– Не нравятся мне руманешти. – Галя трогает округлившийся живот.
7. Уже стемнело. Галя подходит к вышке и тихо зовет наверх:
– Эй! Э-эй?
Свешивается часовой, щурясь.
– Золото, – говорит Галя. – Водка есть? Сало есть? – Вынимает из ушей сережки и протягивает на ладони.
Часовой спускается и протягивает руку сквозь жидко натянутую (а куда денутся-то?) колючую проволоку. Сзади из темноты высовывается рука и слегка придушивает его.
Белея кальсонами, связанный и с кляпом во рту, он остается под кустом подальше.
8. Двое румынских стражников, угрюмых, деловитых и на удивление молчаливых, дают в ухо боязливому румынскому крестьянину, выводят лошадь, запрягают в телегу и уезжают в темноту.
9. Две телеги несутся по темной дороге со всей возможной скоростью, мягко прыгая на песчаных колдобинах. Полтора десятка человек не могут сдержать шуточек, держась друг за друга и понукая лошадок:
– Вот у смены будут глаза, когда его под кустом найдут!
– А шо, батько, не наведаться ли к какому боярину в гости вот так?
– В Румынии красных нет, можно и пошуровать!
– Точно! А у Ленина с Троцким еще денег взять – на мировую революцию!
10. День, лесок, овражек, костер. На деревянных вертелах жарят большие куски мяса, жадно едят.
– Зъилы коняку... бедолага... А ничего, мягкая, молода была...
– А где Левка делся?
Из зарослей выходит Задов с бутылкой самогона:
– Выпьем за свободу, батько! Пока не за мировую, так хоть за нашу!
– Ты где горилку взял?
– Где-где. Где всегда. Добровольная реквизиция.
Махно хватает винтовку:
– Ты что, всех нас решил в тюрьму?!
– Батько! Стой! Пошутил, ну! Серебряна табакерка у меня была. Ну, поменял. Выпить захотелось, давно тут сидим, ну!
Бутыль по кругу, выпили, закусили. Так Левка еще и табак с газеткой достал, развернув тряпицу: тоже выменял. Задымили в блаженстве:
– Не, хлопцы, жизнь вже не кончена. Мир – он большой!
10. Ночью тихо переходят границу, пригнувшись пересекают поле, по пояс в воде через ручей... Окрики и звук погони с румынской стороны. Гулко бьют в ту сторону две винтовки, взятые у лагерных стражников.
– Не сунутся... Руманешти воевать не любят!
– Давай быстрей до Польши, хлопци!
Польша. Тюрьма. Побег.
11. В корчме Махно трясет кисет над ладонью, и оттуда падает последний червонец.
– Хозяин!
Гуляют махновцы последнюю гульбу.
– За то, что живы!
Встают тихо:
– За всех, кого нет!
– Да, хлопцы, всех так сразу не помянешь...
– Все, что могли, мы сделали, – говорит Задов, пьет и стучит кружкой об стол.
– Так, – соглашается Махно. – А с другой стороны, все, что могли, мы еще не сделали. Не сделали! – бешено говорит он.
12. Прощаются на улице.
– В работники всегда можно наняться, – говорит один.
– Батрачить, конечно, не сладко. Но и умирать не всегда охота.
– Потихоньку сапожничать можно, шорником, опять же.
– Да бросьте вы, хлопцы! Польша армию укрепляет, бойцы всегда нужны. Дело привычное. Они, говорят, солдат хорошо содержат.
– Да хто тэбэ возьме?
– Да документы всегда купить или сделать можно! А они много Украины и Беларуси заняли, так что украинцем польску армию не удивишь.
– А я, может, в Одессу вернусь, – говорит Задов. – Одесса большая, родни-друзей было много, уцелел же кто-то. Сховают. А там поглядим. А документы на Молдаванке куплю, уж там всегда...
12. Городок, площадь, булыжник, муниципалитет, польский красно-белый флаг с орлом, костел.
В душном помещении, заполненном галдящими просителями и переселенцами, Махно с Галей стоят в очереди к чиновнику. В руках у них заполненные заявления, на лицах – покорная тоска эмигрантов.
13. Кабинет, офицер за столом, Махно сидит на стуле – стандартный интерьер. Офицер вертит в руках заявление Махно и еще какие-то бумаги.
– Мещанин Гродненской губернии Масюк Никифор Ильин, – читает он и поднимает взгляд. – А вот другая версия: «Из концентрационного лагеря Фалешты для перемещенных лиц»... так, ладно, вот здесь: «При нелегальном переходе границы вел огонь по пограничной страже»... Нет, сразу вот: «Особо опасный
