Алёнушка

Едва Северин показался в дверях, Ксаверий Астафьевич протянул к нему руку.

— Обоймите меня, Северин Петрович, — произнес он. Северин едва устоял от радости; он бросился в объятия старика, который, взяв руку дочери, сложил с рукою Северина. Северин чувствовал холод дрожащей руки Елены.

— Вот вам рука моей дочери! — продолжал старик. — Мои заботы об ней вознаграждаются исполнением единственного моего желания устроить ее будущность при жизни моей и назвать сыном такого человека, как вы. Мне недолго уже жить… Елена, обними меня… твое доброе сердце стоит счастия, которое я тебе избрал, соображаясь с собственным твоим сердцем… Дети, обнимите меня!

Елена упала в слезах на грудь отца; Северин приклонился также к старику, но в душу его запала какая-то грусть: ему больно было смотреть на слезы Елены. Отчего, думал он, спокойствие ее возмутилось? может быть, болезнь отца? неожиданная перемена?

Все должно иметь весну; любовь и счастие также должны иметь весну; без весны грустно, без весны чего-то вечно недостает… недостает наслаждения, недостает благоухания, свежести, теплоты, недостает какого-то блаженного чувства, которое не заменишь всеми восторгами будущности, ни пышным цветом лета, ни плодами осени. Этой-то весны недоставало для счастия Северина; он еще не насладился ни одним взаимным взглядом Елены и мог уже назвать ее своею.

— Поцелуй жениха своего, Елена, — сказал отец.

И этот первый поцелуй без стыдливого румянца… без волнения в груди, что в нем! и это вы жениха и невесты, это грустное вы, при котором не смеет вырваться в один голос: я люблю тебя! О, положение Северина было горько! Старик торопился свадьбой; он, как корсар, заботился скорее сковать невольников, чтоб не разбежались.

В тот же еще день ввечеру собрались к старику несколько пожилых его приятелей. Северин был представлен им как будущий его зять. Елена была нездорова, и потому Северин принужден был поневоле разделять пошлую беседу подле глубоких кресел, в которых лежал Ксаверий Астафьевич и охал от боли. А так как всякий об том говорит, что у него болит, то в общий разговор был о разных средствах и способах лечения: один советовал гомеопатию, другой магнетизм, третий электричество, четвертый паровые ванны, пятый советовал полечиться симпатическими лекарствами.

— Попробуйте, Ксаверий Астафьевич, это невинное средство, — сказал один худощавый старец, — за все прочие средства не ручаюсь, а за симпатию поручусь головой. У нас в приходе живет женщина, которая нашептывает в платок; что бы ни болело — все равно: стоит только перевязать этим платком больное место. Да у меня в глазах жена вылечилась. Болели зубы, ни дня, ни ночи покою! Вот и сказали ей про эту женщину. Что же вы думаете, послали к ворожее новый платок, она что-то пошептала в него, завернула и велела бережно нести домой. 'Не рассыпь, — говорит, — дорогой или как будешь развертывать'. Вот и принесла горничная к жене; только что подвязала она зубы — как рукой сняло!

— Бог знает, верить или не верить этому. В старину много водилось чудес, теперь перевелись, а перевелись от безверия.

— О, вера больше всего помогает. А скажи теперь молодежи про это, поднимет на смех. Да вот я заметил по лицу Северина Петровича, что он не верит в симпатию.

— Признаюсь, я верю в пользу всевозможных средств, но не верю в колдовство и шепот старух.

— Теперь вообще не верят чудесам, Северин Петрович, однако же больше нежели когда-нибудь употребляют чудные и неизъяснимые средства лечения. Например, что такое гомеопатия? Хотят уверить, что в капле можно утонуть точно так же, как и в море.

— Я не буду вам толковать силу дециллионной части, но мне кажется, что зажигательное стекло всю силу целой массы солнца соединяет в одну точку, ибо эта точка может сжечь алмаз.

— Позвольте, позвольте, а магнетизм? этот искусственный сон, делающий человека всеведующим?

— Я не верю в сны, — отвечал Северин.

— О нет, этому верьте, — подхватил тучный сосед его. — В сны верили все греческие мудрецы.

— После этого греческие мудрецы заставят верить и в привидения.

— А как же? Вы не верите явлению духов?

— Ох! мне кажется, что это может быть, — сказал, вздыхая, Ксаверий Астафьевич.

— В истории сохранилась тьма примеров. Младший Плиний рассказывает, что в доме его водился домовой, который каждую ночь приходил брить бороду слуге его.

— А магия, черная магия, вызывающая духов? следственно, она была наукой; и это исторически известно, что магия была в числе таинств египетских. Следственно, я сейчас расскажу вам происшествие, которое случилось с известным философом Греции — Евкратом.

Еще в своей юности, когда он жил в Египте, куда отец послал его для изучения наук, однажды вздумалось ему проехаться по Нилу до города Копта и, следственно, посмотреть там славную статую Мемнона, издающую при восхождении солнца чудные музыкальные звуки. Во время поездки по Нилу случился между сопутниками его гражданин Мемфиса, один из посвященных мудрецов в таинства священных познаний. Об нем рассказывали, что он жил 23 года в подземных святилищах Изиды, и, следственно, Изида и открыла ему чудеса магии. Прозывали его Панкратом. Сначала Евкрат не имел понятия, до какой степени могут простираться силы магии, но когда он увидел, что Панкрат всякий раз в полдень, чтоб прохладить себя от жара, бросался во всем платье в Нил, отдыхал на прохладном дне реки, догонял потом судно верхом на крокодиле и выходил из воды весь сухохонек, следственно…

— Позвольте, позвольте!.. — вскрикнул один внимательный слушатель. — Извините, что перерву рассказ ваш… Мне кажется, что спать в воде можно и без посредства магии, потому что у нас простые колдуны мельники это делают. Вы мне напомнили один случай. Я еще был мальчиком, когда отец мой, отправляясь по должности на Мелекесские винокуренные заводы, взял меня с собою. Как теперь помню посреди страшных лесов большую мельницу и став несколько верст в окружности… ужас! извините… я невольно содрогаюсь, когда вспомню эти места и чувашей, которыми меня пугали… Насмотрелся я на чудеса! Вообразите себе, там был мельник… как вы думаете? бывало, возьмет подушку, да и в омут, и спит себе в воде часа два, три… Выйдет оттуда и как будто ни в чем не бывал…

— Так вот-с… — начал было рассказчик египетской повести…

— Извините-с, сейчас кончу… Этого мало; бывало, пустишь в ход все поставы да велишь глаза закрыть, чтоб не испугаться… Чудеса, да и только!.. Все колесы до одного заскрипят плясовую песню, жернова точно как вприсядку пляшут, а шестерня в лад прищелкивает… Но если б вам порассказать все, что он делает и чему я сам был свидетелем, никто не поверит!..

— Так вот-с… — продолжал первый толстяк, который с сердцем и с нетерпением ждал, когда кончится рассказ, прервавший его повесть…

— Извините меня, еще одно слово… Представьте себе, что в мучные анбары без него никто не смел ходить: крысы заедят… заедят!..

— Так вот-с, — произнес наконец тучный господии решительным тоном. — В Евкрате родилось желание короче познакомиться с этим дивным человеком. Вскоре он в этом успел, сделался его другом, научился у него многим тайнам. В Мемфисе он предложил Евкрату оставить всех своих слуг. 'Это излишняя тяжесть, — говорил он, — и мы, следственно, обойдемся и без них'. И в самом деле, каждый раз, когда останавливались они в гостинице, Панкрат брал веник или помело, надевал на него платье, произносил какие-то магические слова, и помело начинало прислуживать; никто не сомневался даже, что оно было не человек.

Этот чудный слуга всегда приносил им свежей ключевой воды, готовил кушанье, прибирал в комнате и, следственно, вообще служил с необыкновенной расторопностию и ловкостию. Когда же не было в нем необходимости, то Панкрат посредством таинственных слов снова обращал его в первобытный вид, в веник или помело. Как ни хотелось Евкрату узнать тайну подобного превращения, но никак не мог он успеть в этом. Египтянин скрывал ее. Однажды, засев в темный угол и, следственно, так, что Панкрат этого не заметил, Евкрат подслушал заклинания: это было слово, состоящее из нескольких таинственных букв.