— Вы бы видели, как Йонас пишет стихи! Непременно снимает ботинок и отбивает пяткой такт, а то запоет песню — иначе у него не получается ямб, а вместо дактиля выходит анапест, — смеялся Пятрас, а вокруг заливались хохотом друзья и враги. Между тем Йонас смущенно стоял рядом и, не зная, как ему реагировать, робко улыбался, даже не думая рассердиться на Пятраса.
В общежитии обитали студенты всевозможных взглядов, но больше всего левых.
…Главным вопросом после возвращения из Западной Европы было — как заработать денег, потому что в поездке не только все запасы, но и одолженные деньги кончились. Я думал, что вернусь, посижу недели две и опишу путевые впечатления. Газеты, без сомнения, ухватятся за такой материал. Так или иначе, я верну себе хоть часть издержек.
Увы, в мечтах все выглядит прекрасней, чем в действительности. Сидя у брата Пиюса в Кармелаве, я долго корпел, пока не написал довольно пухлую рукопись. Сев в автобус, я отвез ее в Каунас. Рукопись редакция взяла без особой радости, — то ли я как автор был нежелателен, то ли их мало интересовала тема. Однако вскоре я увидел, что напечатали несколько страниц моих впечатлений. Прошли два дня, потом неделя, но больше моих заметок не появлялось. Я снова поехал в Каунас и зашел к сотруднику редакции, которому оставил рукопись.
— Горе мне с вами! — сказал лысый, очкастый сотрудник. — Пес знает, куда ваша рукопись запропастилась. Все перерыл, нигде нет, ни в моем столе, ни у корректора, ни в типографии… Как в воду…
Меня прошиб пот.
— Послушайте, я же думал… Мне надо… А может, еще найдется?
— Не думаю, — ответил сотрудник. — Как на грех… Давно уже такого не случалось…
— А может, не хотите печатать? Тогда прямо скажите. Я в другую газету…
— Нет, отчего же, можно и напечатать, хоть теперь, летом, много народу путешествует и все пишут… Но рукопись исчезла, понятно?
Еще сильнее потея, я сидел перед сотрудником.
— А гонорар?
— Гонорар мы платим, если напечатаем. За напечатанное можете взять… А об остальном мы не договаривались…
«Ну и подлецы! — думал я, выходя из редакции. — Искать правды? Нет, ее тут не найдешь. Это яснее ясного».
Я уехал в деревню. Как всегда, родные встретили меня с радостью. Я показывал им открытки из Венеции, Вены, Берлина, с гор. Все это было им страшно интересно, особенно моим младшим братьям. Но Юозас сказал:
— Только деньгами швыряешься… А еще жалуешься, что нет службы и мало зарабатываешь. Покатался, посмотрел — и все. Польза какая? Теперь опять будешь голодать, как в те годы…
Я промолчал. Неужели он не может понять, что значит для меня это путешествие?
— Ты не боялся, сынок? — спросила мама, подсев вечером на мою кровать в темной клети. — Такие горы… С этих гор и свалиться недолго. Умереть можно…
— Я не свалился, мама, как видите… А свою поездку не забуду, пока жив.
— А как там люди живут? Лучше, чем у нас?
— Смотря кто. Одни много лучше, другие — хуже. Есть и такие, кто просит милостыню, а ночует под мостом…
— И у нас, сынок, все тяжелей… Еда еще есть, слава богу. Но денег достать неоткуда. Повезешь в город продавать — задаром отдай. А если крестьянину доводится что-нибудь покупать, — просто горе. Все норовят шкуру содрать… А налоги большие. Юозас не знает, что и выдумать, чтоб заработать лит.
Да, жизнь становится тяжелей. Люди говорят о кризисе. Газеты пишут, что он все растет в зарубежных странах.
Вернувшись в Каунас, я уже не мог жить у старых хозяев Страздасов. Они переехали в другую квартиру, поменьше, на Лайсвес-аллее, а я получил комнатку у своего старого знакомого Пранаса Моркунаса.
Он снимал убогую квартирку и жил вместе с женой и ее сестричкой, которая посещала балетную студию и бредила Павловой, Карсавиной, Верой Коралли и другими звездами балета. Пранас Моркунас, как я уже говорил, был вечным студентом. Он невероятно любил литературную работу и почти бесплатно переводил для различных дельцов все, что попадало под руку — начиная с какой-то «Двери о семи замках» до «Голода» Гамсуна, «Морского волка» Джека Лондона, «Декамерона» Боккаччо и книг Мартина Андерсена-Нексе. Правда, последнего писателя ему издать не удалось — дельцы не надеялись на нем заработать или побоялись цензуры.
Моркунас оказался интересной личностью. Этот бывший доброволец постепенно менялся и со временем стал сторонником марксизма и другом Советского Союза.
Когда я поселился у него, он с восхищением читал Велимира Хлебникова, — у него было полное собрание его сочинений.
Он считал Хлебникова величайшим поэтом и показывал мне некоторые его поэмы, каждую строку которых можно было читать с одного и другого конца — получалось то же самое. Оказалось, что Моркунас, сорокалетний, лысеющий человек, под влиянием этого поэта сам начал писать стихи и посвящал им весь свой досуг. Он написал множество странных стихотворений. Непривычные, часто детские метафоры, неслыханные рифмы, аллитерации, иногда слова без смысла, но с интересным, неожиданным звучанием — все это казалось единственно важным этому пожилому человеку, уже давно отслужившему в армии. Он писал свои стихи на длинных полосах бумаги. Вот как он изображал, например, комнату и настроения студентов:
Как-то ко мне заглянул Пятрас Цвирка, и Моркунас, позвав нас в свою комнату, показал толстую кипу бумаг — это были его стихи (каждое стихотворение не менее чем в десяти вариантах). Несколько он нам прочитал. В то время патриотически настроенные поэты писали стихи про Вильнюс, который захватили поляки. Моркунас тоже написал про Вильнюс, и его стихи звучали примерно так:
И т. д. и т. п.
К стихам были приложены и ноты.
