– Да… – вздохнул с видимым сожалением вор. – Маршал – это тебе не гонщик или майданщик вокзальный. Мастак знатный. Ты бы с самого начала на его пальцы глянул – он для пущей чувствительности верхний слой кожи-то срезал. Я бы сразу его раскусил – червонный валет. Я бы с таким за один стол не сел, разве что в чечево или в мавританский бридж. Здесь мне равных нет, у меня свои мультики имеются.
– Тебе сам бог велел, у тебя ходок, как карт в колоде.
– Ну, ты загнул. Вот что, я Маршала с пробега снимать не буду. Пусть трудится. Он мне в общак в прошлом году пол-лимона зеленых скинул и Сицилийцу покойному стольник. А то, что он у тебя выкатил, вернем.
Гафур покраснел от неожиданности. Не «замолаживал» ли его вор?
– Да, это чтоб знали, что ты не та фигура, которую разводить позволено, – добавил Крот. – Тебе это сейчас не помешает. Тебе сейчас предстоит в своей «семье», среди казанских, порядок наводить.
С этими словами трудно было не согласиться. Единственное, что настораживало, – так это трепетная, чуть ли не отеческая забота папы о будущем своего бывшего, а может быть, и настоящего врага.
Чутье не подводило Гафура. Тактику умасливания потенциальной жертвы придумали задолго до нашей эры. Примерно так же ласково и убаюкивающе вели себя сицилийские мафиози с влиятельными собратьями, нарушившими обет молчания и осужденными на смерть. Мало кому удалось избежать смерти, разве что Джо Валаччи – стукачу номер один, сдавшему большому жюри присяжных коза ностра… Однако сердце Камалова забилось не вследствие его особого чутья на хитрость. В случае с шулером Маршалом интуиция оказалась запоздалой. Сердце Гафура, обладающего сильнейшим биополем, роднившим его со зверем, участило биение в предчувствии более страшного сюрприза – близкого конца…
Что касается Крота, то его мысленные конфигурации в данную секунду заглушили привычную чуйку матерого зэка. А ведь коса смерти взметнулась над ними обоими.
Две собаки, одна редкой породы чау-чау, другая доберман, ни с того ни с сего залаяли на густой кустарник неподалеку от лужайки, излюбленного места выгуливания четвероногих друзей человека. Гафур и Крот обратили внимание на собачью нервозность, и оба приняли ее на свой счет. На самом деле собакам не было никакого дела до бандитских стрелок, животные чувствовали реальную угрозу для себя, которая исходила из высоких зарослей кустарника, своим особым нюхом.
В кустах затаился Ахмедхан, опоясанный взрывчаткой. Когда он выпрыгнул из кустов и оказался на расстоянии локтя от Гафура и Крота, в его глазах светилось счастье и ненависть одновременно. Авторитеты опешили. Пока охрана, находившаяся метрах в пятнадцати, целилась в Ахмедхана, тот успел плюнуть в лицо Гафуру и произнести:
– Меч Аллаха карает нечестивцев!!!
Взрыв разорвал всех троих мощной силой в тысячи атмосфер. Не повезло владельцу добермана, пришлось ему похоронить своего кобеля-призера, высунувшего любопытную морду из кустов в момент трагической кульминации. А вот фиолетово-бурой сучке чау-чау, наоборот, выпал счастливый билет, зря она так неистово переживала, отделалась легким испугом, и еще вот что: сменила хозяина, которому ударной волной оторвало голову. Ничего не поделаешь, Лайма, потоскуешь чуток, а потом будешь ластиться к новому владельцу.
Этот человек ходил с тростью, он хромал. Долгие месяцы самого квалифицированного лечения сначала в Измире, затем в Анкаре и Франкфурте дали свои плоды. Со столь тяжелыми ранениями в обе ноги человек имел все шансы сделаться безногим калекой, но и при таком исходе он сам по себе оставался бы самым значительным фактором в пользу войны в Чечне, террора и тотального контроля за чеченскими группировками.
После самоотверженной борьбы лучших турецких и немецких докторов, после многочисленных блокад, сопровождавшихся многократными нескончаемыми болезненными инъекциями в область паха, шаг за шагом врачи душили некроз, приживляли на место раны плаценту с других участков кожи. Они победили. Больной встал на ноги. Произошло это спустя шесть месяцев, после того как реактивный снаряд установки «Град» федеральных сил разорвался в резиденции подпольного эмирата.
Беспокоила также сильная контузия. Иногда целыми днями напролет голова трещала по швам, будто мозгам было тесно в твердой черепной коробке. Ему хотелось шарахнуть по ней чем-нибудь тяжелым, чтобы не мучиться, казалось, что, стукни по ней молотком, ничего страшного не произойдет, совсем наоборот, наступит облегчение – расколотые части черепа аккуратно вскроются и рвущиеся наружу мозги выплеснутся оттуда брызжущим фонтаном.
В такие моменты он, бывало, не узнавал даже близких людей. Единственный человек, кому не грозило быть забытым, Яраги Усманов, его сила и опора, утверждал, что их предали. Что Абу Хамзатов затеял собственную игру и не признает больше эмира. Что пока Хамзатов жив, им грозит опасность. Власть в Грозном при попустительстве Хамзатова или прямом сговоре с ним заняли люди из враждебного родового тейпа. Эти гудермесские головорезы даже в начале девяностых, годы расцвета клана, не признавали его лидерство.
Нейтрализовать полевого командира, который вышел из-под контроля, мог лишь суперпрофессионал международного уровня. Работу мог сделать только Яраги.
Яраги побрился перед делом, надел на себя обмундирование и бронежилет русского вэвэшника, проделал то же самое со своими подручными. Новоиспеченные «краповые береты» сели в трофейные БТРы и поехали в деревню Абу. Дорога туда через горный перевал была известна лишь узкому кругу посвященных.
Нападение явилось внезапностью для выставленных постов…
Дом Абу обстреляли из гранатометов. Командир погиб мгновенно, получив осколочное ранение в затылок. Яраги не поленился удостовериться в успешном исходе операции. Он забежал в дом с двумя автоматчиками. Абу лежал в луже крови у проломленной взрывом стены. Его жена, раненная в живот, прижалась к углу кровати, взирая с ужасом на ворвавшихся в дом людей. Сын Абу стоял у окна, опустив американскую винтовку «М-16» вниз – в магазине больше не было патронов. Парень славился своим бесстрашием и ненавистью к оккупантам. Он никогда не брал русских в плен, предпочитая расстреливать, отрезать им уши и половые органы, тем самым наводя ужас на врагов.
Яраги приказал:
– Прикончить всех!
Их расстреляли в упор. Не в правилах киллера оставлять свидетелей…
На стенах домов в Грозном и Гудермесе появились листовки, раструбившие жуткую весть: «Абу Хамзатов, который никогда не гнулся под русскими пулями, погиб в бою как герой. Русские изуверы внезапно ночью нагрянули в деревню с «зачисткой», не пощадили ни женщин, ни детей…»
Владимир Одинцов зауважал себя в эти дни. У него был повод гордиться собой, ведь кто, как не он, подстроил столкновение Крота с Шейхом. И как замечательно закончилась разборка. Они перекроили друг друга, чего в принципе он и добивался. Подводя итоги проделанного, Одинцов восхищался собственной прозорливостью и удивлялся скоротечности событий.
Шейх мертв, Гафур мертв, Крот – всесильный Крот – и тот покинул этот мир. Тщеславие как болезнь, передающаяся по воздуху, особенно если он пахнет кровью, деньгами и безнаказанностью.
Это его шанс. Ничто не помешает Одинцову развернуться. У него есть верные соратники, разделяющие его взгляды. Это боевой авангард братства. Они создадут принципиально новую организацию, переделают устав и программу. И будут действовать, а не созерцать. Этой стране поможет только кровопускание. Террор ради Отечества. Никаких политических дебатов, с врагами не надо спорить, их следует уничтожать, на худой конец, стравливать, чтобы они съели друг друга.
Истинная власть – это свободное действие. И раз у него уже сейчас есть возможность вершить свой праведный суд, значит, он обладает неограниченной властью. На страхе перед его тайной организацией будет зиждиться их процветание и дееспособность.
Одинцов, думая о будущем, едва не забылся. Его поглотили и взбудоражили сладкие мысли о безграничном могуществе. Он и сам не заметил, как начал читать вслух белый стих «Русское царство», свое любимое творение:
