В шесть часов вечера в кафе «Де Парис» меня ждал аперитив с Мэлом, который только что вернулся с Мадридской ярмарки.
Приятно встретиться с другом детства, который знает о тебе кучу вещей. Когда он впервые услышал, как я играю на ударнике, то спросил, с чего это я так обозлена на мир.
Он знал Аду, и она ему нравилась. Как-то он сказал мне: «Она из тех девушек, которые, пока ты с ними говоришь, смотрят в другую сторону».
— Она просто немного рассеянна, погружена в себя, — оправдывала я ее.
— Я знаю женщин, и, если ее взгляд направлен на то, что видит только она, мужчина чувствует себя кретином, — ответил он.
Мэл знал о моей матери, я долго рассказывала ему о ней на одной из наших посиделок до рассвета с пивом и чипсами, когда мы выходили потные из репетиционного зала, чтобы заглянуть в остерию на улице Фондацца. Его мать умерла, когда ему было десять лет. Вечером, прежде чем умереть, она стала готовить сладости.
— Она чувствовала, что эта ночь будет для нее последней, — сказал он.
Тогда я спросила себя, почему у меня не было такой матери, как у Мэла, которая готовила сладости для своих детей и которая умерла, потому что судьба уготовила ей ужасную болезнь.
Мэл похлопал меня по плечу и заказал джин с лимоном.
— Два, — уточнила я бармену с многочисленными косичками на голове и пирсингом на брови.
— Я познакомился с одной девицей из Мюнхена, сегодня мы с ней встречаемся. Ей двадцать два года, и я уже представляю сцену, когда она меня съест и только косточки выплюнет. Что еще можно ждать от девицы, которая слушает «New Radicals»? — доверительно произнес он.
— Есть люди, которые в двадцать лет намного лучше нас, — возразила я.
— Ты помнишь фильм «Двойственная природа любви»?
Я отрицательно покачала головой.
— Там герой в какой-то момент говорит нечто подобное: «Я не помню, чтобы у тех, кто родился после 1965 года, все было бы на месте. В этом виновата микроволновая печь!»
Мы рассмеялись и подняли бокалы.
— За твое новое увлечение, Мэл. Чтобы оно длилось больше месяца. — В моих словах не было и тени иронии.
Он заглотнул большую порцию джина с лимоном.
— Пусть продолжается, сколько должно продолжаться.
Полчаса спустя я ехала домой к Андреа Берти с полным пакетом китайской еды. Единственное место, где я могла припарковаться, было перед магазином «Все для собак и кошек». Я быстро, прежде чем продавщица Петти проведает о моем присутствии, прошмыгнула в подъезд.
Андреа встретил меня с голым торсом, в выцветших джинсах, на шее болтались очки для чтения.
— Ты не звонишь, ты сразу приезжаешь.
— Хочешь есть? — спросила я.
Он забрал у меня пакет и поставил на кухонный стол. Несколько секунд он стоял с опущенной головой, постукивая ногой по терракотовому полу, потом посмотрел на меня, и мне показалось, что я плыву баттерфляем в бассейне.
— После, — ответил он.
Два раза мы позанимались любовью, не обращая ни на что внимания. Горел свет, мы лежали на пуховом стеганом сине-зеленом одеяле и смотрели друг на друга: я курила, а он потягивал из горла виски.
Позже, сидя на постели и заглатывая цыпленка с соусом карри, я набралась смелости.
— У меня была сестра. Говорят, она покончила с собой.
На его скулах напряглись желваки.
— Говорят?
— Ты веришь в Бога?
Он тряхнул головой, не прекращая жевать.
— Странно, как отсутствие людей, которых ты любишь, заставляет поверить в жизнь после жизни…
Андреа встал, собрал пластиковые упаковки и выбросил в мусорный ящик.
— Джорджиа, после этой жизни другой жизни нет. Мы не знаем лишь наш конечный срок.
Я оперлась на подбитое изголовье постели.
— Прекрасная фраза, профессор, почти как в фильме «Бегущий по лезвию бритвы». Как только приеду домой, сразу запишу в свой дневник.
— Ты не останешься ночевать? — разочарованно спросил он.
— Я не привыкла с кем-то спать.
Он вставил диск Винсента Гало «When» в дисковод.
— Сколько людей ты засунула в темный угол?
Я принужденно рассмеялась:
— О чем ты говоришь?
Он вышел на кухню. Я почувствовала, как мои щеки покраснели. После нескольких спокойных дней снова воспалился правый глаз, и я принялась тереть его.
Странное совпадение
Мы сели в машину с двумя маленькими сумками, не имея ни малейшею представления, куда держать путь. Позже, в единственном открытом ресторане в Порто Гарибальди поели блюдо из рыбы, потом рассматривали в окно окутанные туманом лодки с женскими именами. Глубокой ночью мы растянулись на пухлой большой постели в гостинице «Лидо делле национи». Окна номера выходили на бассейн со множеством горок, трамплинов и усеявших дно листьями деревьев.
— Ты уже была здесь?
— Да, еще ребенком, летом.
Нахлынули воспоминания о соревнованиях по серфингу на озере; моя мать умиротворенно сидела на скамейке и улыбалась. Мы с Адой ели мороженое в маленьком баре у озера и бросали жетоны в музыкальный автомат. Нас не коснулась еще и тень печали, даже когда увидели, как мать закрылась в телефонной кабинке, чтобы кому-то позвонить.
В номере двадцать восемь мы занимались любовью, останавливались, снова начинали и говорили что-то хриплыми и сонными голосами.
На следующий день мы встали поздно и заплатили за номер.
Остановились на пляже. Воскресный день был серым и ветреным, и снова на память пришел теплоход «Дельфинус», с которого раздавалась заводная музыка филуцци. Теплоход приглашал на прогулку по устью реки. По с вином и пресноводной рыбой за двадцать тысяч лир. Мне и Аде так хотелось поехать, но мать не разрешила нам.
Внезапно снова вернулся страх, который у меня появлялся, как только я испытывала хоть каплю привязанности, симпатию к кому-либо.
— Все это доставляет только боль, — сказала я.
Андреа Берти завязал красный шарф вокруг горла, ничего не ответил, а только молча смотрел на море. Я дернула за рукав его твидовой куртки.
— Что такое?
— Ничего.
Он сжал своими холодными руками мои пальцы, но я увернулась.
