растворяться в темноте. Поглядывая сквозь щелочки глаз, старик передвигался бесшумно, как ночь.
– Тут вот сестренка хочет с вами поговорить! – снова заорал мальчишка.
Старик приблизился почти вплотную и оказался чуть ниже ее ростом.
– Извините за беспокойство, – начала Мэй, вынимая газетную вырезку с фотографией ритуальной чаши. – Вам не доводилось видеть эту вещь?
– Громче надо, он плохо слышит, – сказал мальчишка и прокричал старику: – Сестренка спрашивает, не попадалась ли вам эта чаша!
Тот подслеповато уставился на фото, поднеся его к самым глазам, и разглядывал так долго и упорно, словно пытался прочитать какую-то неразборчивую надпись на незнакомом языке.
– Вы из полиции? – наконец произнес он характерным говорком коренного пекинца.
– Нет, я коллекционирую старинные вещи! – прокричала в ответ Мэй.
Старик принялся рассматривать ее лицо точно так же, как только что изучал фотографию. Мэй не отводила взгляда, стараясь разгадать ход его мыслей, но безуспешно. Она решила, что старик по натуре своей заторможенный, привык все делать неспешно, а потому кажется себе на уме.
Тот вернул газетную вырезку и сказал, закатывая глазки:
– Извините, эта вещь мне незнакома.
Потом повернулся спиной к Мэй и опять растворился во мраке.
Прикусив губу, Мэй с минуту наблюдала, как старик в темноте переставляет что-то на полках, и мальчик-продавец проводил ее к выходу.
Примерно то же самое повторилось и в других магазинах. Мэй не узнала ничего нового.
Потеряв терпение, она решила пообедать и зашагала на восток к Передним воротам. В этом районе Пекина располагаются сотни ресторанов и ресторанчиков, от самого дорогого под названием «Настоящая утка по-пекински», до харчевен с домашней кухней.
По обеим сторонам узких хутунов тянутся торговые ряды. Товары висят, привязанные веревками к низким крышам лавчонок, точно государственные флаги на флагштоках ООН. На этот рынок приезжают за покупками люди разного происхождения и достатка. Старушки с бамбуковыми корзинами, обычно парами, ищут хозяйственную мелочь вроде батареек, моющей жидкости и кухонных ножей. Они вертят в руках ножи, разглядывая их со всех сторон, и проводят лезвием по ладони, проверяя на остроту.
– Тупой, – говорят они продавцу.
– Вы, наверно, шутите! Этот производитель поставляет мечи шаолиньским монахам! – отвечает молодой продавец, берет нож, достает бамбуковую палку и одним движением отсекает от нее щепу.
Работяги из провинций стайками бродят по рынку в серых маоцзэдунках, [3] возбужденно переговариваясь на своих местных наречиях и пуская сигаретный дым. Здесь же можно встретить транзитных пассажиров с близлежащего Пекинского железнодорожного вокзала, убивающих время в ожидании пересадки на другой поезд. Надрывно кричат лоточники с едой и снующие сквозь толпу велосипедисты:
– Бараний шашлык по-монгольски! Денег не возьму, если язык не проглотишь!
– Сдохнуть мне на этом месте!
– Сколько за пакет?
– Слоеные блины по-пекински! Разевай роток на восьмой блинок!
Мэй отыскала ресторанчик почище, села за столик у окна и заказала говяжий суп с лапшой и специями. Огромную порцию подали в миске размером с небольшую корзинку. Вылавливая палочками лапшу, Мэй сквозь тюлевую занавеску наблюдала за тем самым мальчишкой из антикварной лавки, который всю дорогу следовал за ней по пятам. За соседним столом в клубах табачного дыма громко разговаривали трое мужчин с раскрасневшимися от выпитого лицами.
Закончив обедать, Мэй вышла из ресторанчика и, постукивая каблучками, быстро зашагала обратно на запад. Резко свернув за угол, она остановилась и оглянулась. Потом пошла еще быстрее. После нескольких таких маневров Мэй вновь очутилась на широкой пешеходной улице Люличан. Здесь она вошла в первый попавшийся магазин и затаилась, спрятавшись за деревянную колонну.
– Эй, ты зачем за мной подсматриваешь? – спросила она влетевшего следом за ней мальчишку.
Тот вздрогнул от неожиданности и промямлил, смущенно улыбаясь:
– Мне дядя велел.
– А ну-ка пошли к твоему дяде! – скомандовала Мэй.
Сидя на стуле из красного дерева в задней комнате антикварной лавки, Мэй отсчитала восемь банкнот по сто юаней, но не торопилась передавать их старику.
– Значит, вы таки видели чашу?
– Не совсем так. Я видел только фотографии, но думаю, это та самая.
– Вы что, не уверены?
– В моем возрасте уже ни в чем нельзя быть уверенным, – промолвил старик. – Примерно с полмесяца тому назад в мою лавку зашел молодой человек, показал мне фотографии и спросил, сколько я заплачу за очень древнюю ритуальную чашу, – неторопливо рассказывал он, потирая руки. – Под молодым я подразумеваю лет под пятьдесят.
– И что вы ему ответили?
– Он сказал, что чаша относится к эпохе династии Хань. Это значит, ей более восемнадцати столетий! Такой товар, что называется, руки обжигает. По закону из Китая нельзя вывозить предметы старины, произведенные до тысяча семьсот девяносто четвертого года, то есть иностранцу такую вещь не продашь, а китайцам она не по карману. Но, сами понимаете, всегда найдутся способы выйти на покупателя. Конечно, опасно вывозить чашу за границу – рискуешь поплатиться головой. Так я и сказал тому парию, мол, если товар настоящий – а он поклялся могилой своей матери, что чаша подлинная, – то может рассчитывать на сумму в двадцать тысяч юаней. Больше он здесь не появлялся.
Торговец говорил медленно, то и дело останавливаясь и подыскивая слова.
Мэй тем временем как следует рассмотрела старика. Волосы его поредели и высохли, как скошенная трава. С лица не сходило виноватое выражение. Он владел довольно большой антикварной лавкой, забитой никому не нужным хламом, но продолжал тащить в нее всякую рухлядь в надежде на чем-нибудь разбогатеть и стать равным среди сильных мира сего. Мэй подивилась разговорчивости, проснувшейся в нем при виде денег у нее в руке. Перед ней сидел обычный скряга и перекупщик, который строил из себя птицу высокого полета, намекая на возможности сбыть «горячий товар». Однако одного взгляда на лавку и ее хозяина хватило, чтобы понять – нет у него ни средств, ни смелости прокрутить большое дело.
– Если честно, я ему не поверил, – добавил антиквар. – Все мало-мальски ценные предметы старины давно распроданы или уничтожены, ничего не осталось. На Люличане торговали еще мои отец и дед. В пятидесятых пришли
Произнеся «культурная революция», старик перестал потирать руки и опустил глаза.
– Кто это «они»?
– Разные государственные учреждения – музеи, библиотеки, университеты и прочие. В наше время есть только два способа отыскать что-то действительное ценное. Для этого надо либо быть удачливым расхитителем гробниц, либо охотиться за антиквариатом по всему миру, но тоже если повезет. Тот парень не занимался ни тем ни другим.
– Почему вы так решили?
– Расхитители гробниц не работают в одиночку и обычно продают несколько вещей. А тот заявился один и ничего, кроме чаши, мне не предложил. Не был он и охотником за антиквариатом, потому что ничего не смыслил в древних ценностях – я его прощупал, уровень ниже дилетанта.
– Вы знаете его имя или гостиницу, в которой он останавливался?
Старик отрицательно покачал головой.
– Помню, он упомянул только, что приехал из Лояна.
– Можете описать его внешность?
– Значит, так: среднего роста, крепкого телосложения. Руки большие, явно рабочие, возможно, вкалывает где-нибудь на заводе. Недурен собой, если не обращать внимания на шрам.
