— Неважно, кто я, но я вижу, что ты не веришь мне.
И тут она взорвалась:
— Какая разница? С какой стати так гордиться тем, что ты паонит? Они
— беспозвоночные, червяки дождевые, они позволяют тирану Бустамонте разорять их жилища, убивать их — и пальцем не шевельнут, чтобы воспротивиться! Они спасаются, как овцы во время бури, поворачиваясь задницей к противнику! Некоторые убегают на другие континенты, другие, — она холодно оглядела Берана, — на другие планеты. И я не горжусь тем, что я — паонитка!
Беран мрачно поднялся, не глядя на девушку. Но вдруг увидел себя ее глазами и скривился: какое же он ничтожество! И ведь ему нечего сказать в свою защиту — ссылка на беспомощность и неведение была бы подобна овечьему блеянию, подлому и трусливому. Беран глубоко вздохнул и принялся одеваться. Вдруг он почувствовал прикосновение ее руки.
— Прости меня — я знаю, ты не хотел ничего дурного.
Беран покачал головой, вдруг ощутив себя тысячелетним старцем.
— Ты права — я не хотел ничего дурного. Но то, что ты сказала… В мире так много правд — и как выбрать одну?..
— Я ничего не знаю об этом множестве правд, — сказала девушка, — я знаю лишь то, что я чувствую, и еще знаю, что если бы я была в силах, я убила бы тирана Бустамонте!
Как только позволили Брейкнесские правила приличия, Беран появился в доме Палафокса. Один из сыновей хозяина, живущий в доме, приветствовал юношу, осведомился о его деле, но от обсуждения последнего Беран уклонился. В течение двух минут Беран, нервничая, ждал в строгой небольшой приемной в самом верхнем этаже дома.
Инстинкт велел ему быть осмотрительным и прощупать предварительно почву, но он знал — и от этого знания ощущал противную тошноту, — что ему явно недостаточно мастерства в области дискуссий. Наконец его вызвали и проводили вниз по эскалатору в отделанную панелями темного дерева комнату для утренних приемов, где сидел Палафокс в темно-синем платье и ел кусочки маринованных фруктов. При виде Берана выражение его лица не изменилось, он кивнул. Беран же со своей стороны сделал церемонный жест уважения и заговорил так серьезно, как только мог:
— Лорд Палафокс, я пришел к важному решению.
— Почему бы нет? Что в этом особенного? Ты достиг возраста, когда человек уже отвечает сам за себя, и ни одно твое решение не должно быть легкомысленным.
— Я хочу возвратиться на Пао, — сказал Беран резко.
Палафокс помешкал с ответом, но было уже ясно, что решение Берана не встретило в Палафоксе сочувствия. Затем он сказал крайне сухо:
— Я поражен отсутствием у тебя мудрости.
Снова недолгое молчание, и обмен тонкими подспудными токами. Но на решимость Берана это никак не повлияло.
— Я обдумал программу Бустамонте, и я обеспокоен. Да, она может принести очевидную выгоду, но во всем этом есть что-то ненормальное, неестественное.
Губы Палафокса скривились:
— Если допустить, что ты прав, что можешь ты противопоставить решимости Бустамонте?
— Я — истинный Панарх, не так ли? А Бустамонте — не более чем Старший Аюдор. Если я предстану перед ним, он обязан будет мне повиноваться.
— Теоретически — да, обязан. Но как ты докажешь, что ты — это ты? Ну предположим, что он объявит тебя сумасшедшим. Или самозванцем.
Беран молчал — вот этого-то он и не предусмотрел. А Палафокс продолжал безжалостно:
— Тебя уничтожат. Утопят. И чего ты достигнешь?
— Ну, допустим, я не обнаружу себя перед Бустамонте. Если бы я прибыл на один из островов — на Фераи или Виамне…
— Очень хорошо. Допустим, тебе удастся убедить некоторое количество людей в том, что ты — Панарх. Бустамонте будет продолжать сопротивляться. Ты можешь спровоцировать гражданскую войну. Если ты считаешь действия Бустамонте жестокими, то посмотри на свои собственные намерения в этом же свете.
Беран улыбнулся:
— Все-таки вы не знаете паонитов. Войны не будет. Бустамонте просто утратит всякую поддержку в народе.
Палафокс не удовлетворился объяснениями Берана.
— А если Бустамонте узнает о твоем прибытии, и корабль встретит отряд нейтралоидов, что тогда?
— Каким же образом он узнает?
Палафокс съел кусочек яблока и неторопливо сказал:
— Я сообщу ему об этом.
— Значит, вы пойдете против меня?
Палафокс улыбнулся своей неуловимой улыбкой:
— Никогда, если ты не будешь действовать вразрез с моими интересами, которые в данный момент совпадают с интересами Бустамонте.
— И каковы же ваши интересы? — закричал Беран. — Чего вы хотите добиться?
— На Брейкнессе — мягко сказал Палафокс, — не принято задавать такие вопросы.
С минуту Беран молчал. Затем отвернулся, воскликнув с горечью:
— Зачем вы привезли меня сюда? Зачем протежировали мне, помогли поступить в Институт?
Палафокс расслабился и сел поудобнее — причина конфликта прояснилась для него.
— В чем же тайна? Хороший стратег обеспечивает себя максимумом инструментов. Ты — козырная карта в игре против Бустамонте, если, конечно, возникнет надобность.
— И сейчас я больше вам не нужен?
Палафокс пожал плечами:
— Я не провидец — в будущем читать не в моей власти. Но мои планы относительно Пао…
— Ваши планы относительно Пао! — воскликнул Беран.
— …продвигаются гладко. И вот чего я достиг — ты больше не мой козырь, ибо теперь в тебе таится угроза успеху моего предприятия. В любом случае самое лучшее — это прояснить наши отношения. Я тебе никоим образом не враг, но наши интересы не совпадают. У тебя нет оснований для жалоб. Если бы не я, ты был бы уже мертв. Я обеспечил тебя пищей и кровом, дал прекрасную возможность для образования. И буду продолжать содействовать твоей карьере, если ты не предпримешь никаких действий против меня. Более мне нечего сказать.
Беран встал и отвесил церемонный поклон. Он собрался было выйти, но замялся и оглянулся. Встретив взгляд черных глаз, широко раскрытых и пылающих, он словно ощутил удар. Это был не тот предельно рационалистичный Магистр Палафокс — разумный, модифицированный, чей престиж уступал лишь авторитету Лорда Вампелльта — этот человек был незнаком Берану и совершенно непредсказуем, от него исходила такая сила, что все это противоречило всякому представлению о нормальности.
Беран возвратился к себе и нашел Гитан Нецко, сидящую на каменном подоконнике, с подбородком, упертым в колени, которые она обхватила руками. Девушка взглянула на него, и, несмотря на отчаяние, Беран ощутил приятное, незнакомое ему чувство властелина. Она была очаровательна — типичная паонитка с Вайнлэнда, стройная, хорошо сложенная, с чистой кожей и правильными, словно выточенными чертами лица. Выражение его невозможно было разгадать: Гитан ничем не проявляла своего отношения к нему, но так и полагалось на Пао, где интимные отношения юности исстари окутаны дымкой таинственности. Поднятая бровь может означать неистовую радость, а нерешительность и понижение голоса — абсолютное отвращение.
Беран сказал резко:
— Палафокс не разрешит мне вернуться на Пао.
— Нет? И что же теперь?
Он подошел к окну и мрачно поглядел в бездну, где клубился туман.
— А теперь — я улечу без его разрешения, против его воли! И сразу, как только представится
