легковооруженными пехотинцами, на флангах – на покатых холмах – распределил конницу. Подошли британцы.
Боадицея с развевающимися на ветру волосами выехала на колеснице перед войском и крикнула соотечественникам, показывая им дочерей и тело свое, опозоренное лозами и плетками: «Нас всех ждут рабство и поругание! Мы должны победить!» Упрямо выгнутый стан, голос, зовущий драться, мстить, победить, сверкающие ненавистью глаза заражали воинов той магнетической силой, которая не раз сокрушала на пути все преграды. Воины кричали ей нетерпеливо: «Веди нас в бой! Мы победим!» И в густом многоголосом рокоте царица чувствовала победу.
Этот злобный рокот слышали римляне, перед которыми стоял спокойный и уверенный Светоний. Он видел буйную царицу, змеино развевающиеся волосы ее, ощущал неистовство, исходящее от обиженной царицы, от каждого британца, готового убивать в ненасытной мести всех – до последнего – римлянина. Он понимал, какую силу несет в себе оскорбленная душа каждого британца, к тому же одержавшего несколько важных побед. Очень опасен был враг.
Светоний смотрел в глаза воинов. Римляне с волнением смотрели на него. Никто больше не хотел отступать. Но как победить Боадицею? Волновались римляне. И лишь удивительное спокойствие и уверенность Светония рассеивала волнение. Полководец напомнил солдатам о главном преимуществе римского войска – о железной дисциплине строя, о твердости духа. Воины поняли его.
Британцы бросились в атаку. Они знали силу римлян, но никто в армии Боадицеи не думал, что десять тысяч пусть даже самых стойких солдат могут выдержать натиск стотысячного войска. С диким криком налетели они на легионы и вдруг отпрянули назад, осыпанные стрелами и дротиками.
«Вперед! За свободу!» – кричала царица, не догадываясь, что уже в первой схватке решилась ее участь, исход боя, судьба родины. Британцы с яростью подраненного зверя вновь ринулись на врага. Но не успели они приблизиться к легиону, как вновь были осыпаны градом стрел. Узкая долина и лес в тылу легионов, а так же холмы на флангах врага не дали британцам возможность окружить римлян, а Боадицея все кричала и кричала: «Вперед! За свободу!»
И в третьей попытке воины Альбиона накатились всесокрушающей волной на легион Светония. Но римляне вновь выстояли. Не сокрушила их волна, и тут же угасла ее мощь, откатилась она назад, бессильная, на погибель свою.
Светоний повел легион в атаку. Железным клином врезался он в строй британцев – да не строй то был, а густое месиво бегущих воинов. Конница римлян и легковооруженные пехотинцы спешили в бой, позабавиться. Бесформенная толпа обмякших душой и волей людей – режь-коли, сколько хочешь.
Боадицея устремилась в гущу битвы, но возница повернул колесницу, погнал коней подальше от ада боя, спас царицу, будто нуждалась она в спасении, поруганная, побитая. Зажатые узким горлом долины британцы не смогли вырваться на простор, продолжить борьбу, а римляне били и били их. Солдат били, женщин, стариков и детей – как недавно британцы в занятых ими городах, – били и били, – как всегда во всех битвах с непокорными народами, били римляне британцев, а Боадицея, метаясь в колеснице, на глазах дочерей своих, жрецов и телохранителей … выпила яд. Она не могла видеть родину, Британию, под пятою у римлян.
НЕЗАКОННОЕ РОЖДЕНИЕ
«Незнатные являются основой для знатных, а низкое – основание для высокого. Поэтому знать и государи сами называют себя „одинокими“, „сирыми“, „несчастливыми“. Это происходит от того, что они не рассматривают незнатных, как свою основу».
«Лучшее принадлежит всем».
– Все-таки римляне завоевали Альбион! – воскликнул Вильгельм.
– Они покорили племена, обитавшие на юге острова, – вновь уточнил Ланфранк. – Это восстание многому научило римлян. Они стали более осторожными, силу применяли только в исключительных случаях.
– Почему же народы острова не выгнали их со своей земли? Почему не объединились в борьбе?
– Внутренне распри мешали сделать это. А римляне, между прочим, гасили огонь междоусобиц, и этим, надо признаться, делали полезное дело… Завоевать же остров им не удалось. Тебе нужно ехать к отцу Матильды. – Ланфранк поднялся, сказал: – Завтра утром я отправлюсь в Бек.
– Я хорошо отблагодарю тебя за оказанную помощь, – Вильгельм тоже поднялся, пошел нога в ногу с гостем на выход.
– Херлуин собрал в монастырской библиотеке много хороших книг, – словно вспомнил о чем-то важном Ланфранк. – В англо-саксонских хрониках все об этом сказано. Да поможет тебе Бог!
Что-то более прочное, чем размеры тела, чем все эти внешние призрачные признаки делают человека личностью, способной вершить великие дела, способной мыслить глобально, как во времени, так и в пространстве. Но что? Неуемное желание, перерастающее в жизненную потребность, которая, в свою очередь, заставляет человека постоянно искать, думать, работать, поднимать себя до уровня этого своего неуемного желания? Что, что делает человека личностью? Талант? Случайное стечение обстоятельств? Что еще?
Ланфранк возвращался в Бек в прекрасном настроении. Европа лежала под копытами его коня. Европа. Приор монастыря, разглядывая дорожную пыль, с гордостью вспоминал разговор свой с кардиналом Гильдебрандом и повторял про себя: «Вся Европа – это единый, живой организм, очень сложный. Он живет по определенным законам, мы их не знаем. Их знает Господь Бог. Нам известно пока лишь одно: здесь все связано, ни одно событие в какой-либо точке не происходит бесследно для Европы в целом, а, значит, для любой другой ее точки. Это мы уже поняли. Это надо помнить всегда. Этим можно управлять».
Любой человек имеет право думать, даже если ему запрещают заниматься этим по разным причинам. И нет на земле, и не было, и не будет такого человека, который отказался бы от этого права. Думают все. И многие при этом не мешают друг другу жить. И себе лично они не мешают жить. Просто – думают и радуются жизни. До тех пор, пока в голову не забредает мысль, подобная той, которая осенила Ланфранка: «Этим – то есть движением жизни огромного континента! – можно управлять». Подобные мысли, если их сразу же не выбросить из головы, мешают жить не только тем, к кому они забредают в голову, но и окружающим, и всем народам огромных регионов планеты.
Ланфранк был, пожалуй, единственным человеком в Европе, который в середине XI века мог мыслить так объемно – в пространстве и во времени. Ему, казалось, бесцельно разглядывавшему клубы пыли под копытами ленивого коня, оставалось совсем немного до еще более глобальной – планетарной идеи: Земля, планета в целом, есть живой организм, и все в нем взаимосвязано, скреплено законами Бога, и любой укол в той или иной точке пусть не сразу, но обязательно отзовется во всем организме…
Мог ли Ланфранк додуматься и до этой идеи? Вряд ли. Недаром его называли человеком меры. Он знал меру. Он не мог и не хотел «осваивать» гибким своим умом мировые пространства, скажем, от Ирландии и Исландии через всю Евразию вплоть до Японии и Бирмы. От острова до острова. Многое поразило бы Ланфранка, задумай он окинуть умом это пространство. Многое могло бы ему подсказать. Но он знал меру. Ему и Европы вполне хватало. Да и не родился еще тот человек на Земле, который произнесет приговором слова: «От моря до моря». Еще только дед того человека родился где-то в долинах рек Керулен и Орхон. И пройдет еще много сотен лет прежде, чем человечество рискнет сказать: «От острова до острова!» Так глобально в XI веке оно еще думать не хотело, не могло.
ОТ ОСТРОВА ДО ОСТРОВА
Ирландцы воевали с родственными кельтскими племенами на Альбионе. Остров за десять столетий испытал на себе удары трех могучих волн с материка: римлян, англосаксов, викингов (данов, норвегов).
Южная и Центральная Европа, с трудом отражая набеги «людей с Севера», вела долгую, многовековую войну в Средиземном море с арабами.
Рим, кроме этого, совсем переругался с Константинополем в вопросах веры – ничего хорошего грядущий раскол христианской церкви христианам дать не мог.
Арабы к XI веку ослабли, Багдадский халифат развалился, но в Малой Азии появилась новая мощная
