лучше с ней не видеться, хотя тетя была приветливой и у нее в сумке всегда водились конфеты. Янтарные леденцы, под цвет ее волос. Рыжий водопад вокруг овального лица, усыпанного бледными веснушками. Как и руки. Нина хотела, чтобы у нее были веснушки, как у тети Анны. Но с веснушками нужно родиться, так что эта возможность уже утрачена.
Может, все дело в ее рыжих волосах? Чтобы разгадать загадку, надо пообщаться с тетей Анной. Нина приходила к ней без ведома родителей. Но ничего из нее не вытянула. Тетя уклончиво отвечала на расспросы и всегда заканчивала наставлением почитать и уважать родителей. Нина начала поверять ей свои планы. О том, что собирается гипнотизировать нарциссы и животных побольше, вроде коров и собак. Тетка Анна весело рассмеялась ее выдумке и посоветовала продолжить изучение жизни растений и животных.
— Мы — дети природы. Никуда не денешься, — сказала она. Ее гостиная была уставлена цветочными горшками. На подоконниках, на обеденном столе, на журнальном столике, на маленьких столиках для цветов стояли растения. Воздух был густым и влажным. Душная тропическая жара, как в теплице. Голова у Нины делалась тяжелой; сидя на диване с чашкой шоколада неописуемо темно-коричневого цвета, она чувствовала, что ее клонит в сон. Шоколад отдавал горелым. Его разогревали вот уже несколько дней. Тетя Анна ничему не давала пропасть. Питалась остатками. Нину не соблазняла перспектива совместного ужина, она отговаривалась необходимостью делать уроки, что тетя Анна очень уважала. Ей так хотелось остаться, если бы только не испорченная еда и родители, запретившие общаться с теткой. Они вообще не любили, когда она шлялась по гостям, заходя в каждую открытую дверь.
— И что тебе дома не сидится? — сетовала мать, когда Нина наконец объявлялась к ужину.
Затворник всегда был с ней. Где она, там и он. Как тень, с которой она срослась. Он подолгу пропадал. И вот неожиданно — сидит на кухне, разговаривает с мамой. Нина избегала его, потому что вбила себе в голову, будто он хочет на ней жениться. Выбрал ее своей маленькой невестой.
В тринадцать лет, начав посещать занятия у пастора, Нина сама пришла к затворнику. Она и раньше много раз проезжала мимо его дома на велосипеде, но понятия не имела, как он живет. Постучавшись и не дождавшись ответа, Нина вошла.
Единственным жилым помещением была кухня. Сидя за столом у окна, он изучал свои латинские книги. Латынь была для него ключом к жизни. Стол завален книгами, бумагами, рисунками. Окно, не мытое много лет, покрылось коричневой пленкой от табачного дыма. Сквозь стекла ничего не разглядеть, и внутрь попадало немного света.
На нем был толстый, связанный английской резинкой шарф. Вокруг — тишина. Почти мертвенная. По стене лениво ползла муха. Его руки с длинными черными ногтями лежали на раскрытой латинской книге. На столе, поверх рисунков и бумаг, покоился человеческий череп. «Мементо мори», — было выведено черной тушью на серовато-белом лбу. Убрав стопку старых газет с табурета, затворник предложил ей сесть. Она не знала, зачем пришла.
— Мама в курсе, что ты здесь? — Похоже, он ее ждал.
Нина покачала головой.
— Куришь? — Он протянул ей пачку сигарет. Она не курила. Желтыми от никотина пальцами он вытащил сигарету.
Воздух на кухне был спертым, затхлым. На черной плите лежала стопка книг.
— Может, пойдем в лес погуляем? Покажу тебе свою хижину. Я называю ее своей дачей. — И он хохотнул так, словно ему обманом удалось выманить у судьбы земные блага, на которые не мог рассчитывать.
Она уклончиво посетовала на недостаток времени. Ей не хотелось идти с ним в лес.
— Уроки надо делать? — Элегантным движением он провел рукой по лысой макушке, как светский человек, который некогда вел красивую жизнь вне стен этой холодной кухни.
Да, ей надо делать уроки.
— Это дорога вперед. В гимназии у тебя будет латынь, — сказал он.
Нина хотела выучить латынь, чтобы прочесть все те книги, что лежали на плите. Он налил в кружку кофе из термоса и протянул ей. Она не решилась пить из грязной посуды.
— Ты ведь не боишься меня? — спросил он.
Она покачала головой. Это было правдой. А молчала она, оттого что не знала, чего от него хочет. Он придвинулся, собираясь поцеловать ее в губы. Она отпрянула и поднялась, чтобы уйти.
— Подожди, я почитаю тебе на латыни, — сказал он.
Она подумала: затворник — мамин друг и не сделает ей ничего плохого. Он читал вслух книгу, лежавшую на столе. Она чувствовала лишь красоту мертвого языка. И еще то, что затворник был ее учителем. С ласковой нежностью листал он книгу. Сказал, что книги — его друзья, и начал читать. Латынь — мать всех языков. И собственно, это все что нужно, чтобы называть себя человеком. Он водил указательным пальцем по строчкам, старательно выговаривая каждый слог. Его голос звучал подобно сухой музыке пустыни. Нина утопала в этом небесном языке пустыни, языке врачей и юристов. Слушала с закрытыми глазами и замечала, как угловатый язык нес ее по волнам бесконечности, даруя бессмертие.
Он закончил, и она попросила перевести прочитанное на датский. Он сказал: лучше пусть сохранит латынь в своем сердце и узнает значение позже, в гимназии. Тогда ей удастся составить собственное представление о величественной риторике Римской империи. И она уже мечтала, чтобы ее приняли в гимназию и посвятили в латинское братство. Единственные известные ей два латинских слова были словами на черепе: «Мементо мори», что значило: «Помни о смерти». Он сказал, нужно смиряться перед жизнью. Чувствовать благодарность за немногое дарованное нам время, прежде чем вернуться обратно в ничто, откуда пришли. Минимум единожды в день следует выражать свою благодарность этому великому ничто, породившему нас, принесенных в мир как осознание землей самой себя.
Каким же образом он выказывает свою благодарность, если никогда не убирается, не моет окна, чтобы лицезреть эту чудесную зелень, каждую весну, всю жизнь, даримую нам землей? Разве не обязан человек хотя бы дать себе возможность смотреть в окна? И если он пожелает, она их вымоет.
Он снова заговорил, что лучше пойти в лес, а не смотреть на зелень через кухонное окно. Как раз в лес они пойти обязаны, а вот про мойку окон нет ничего ни в латинских письменах, ни в иудейских библиях. Он немного флиртовал с ивритом. Иврит был его любовницей, в то время как латынь — суженой.
Она хотела знать, где написано про обязанность ходить в лес. В школе она выучила десять заповедей, и о других ей ничего не известно. Десять — священное число. Одиннадцатая заповедь низведет эти десять на более низкий уровень. Одиннадцать — простое число, неделимое. Вообще, нужно аккуратно обращаться с числами. Вселенная построена из чисел. И если внести в них беспорядок, последуют природные катастрофы. Бог был, например, 1:1. И кто посмеет переделать это в 1:2 или 1:7?
— Не имей других богов, — сказала она. Разгорячившись, оттого что числа удерживали мировой порядок. У ее матери было трое детей, не четверо. У них был один диван, а не пять, две входные двери, не четыре. У нее была одна кукла, не двадцать. В неделе была одна суббота, а не две. У нее было одно праздничное платье и три на каждый день, двадцать три журнала «Утиные истории», двести пятьдесят разноцветных колечек: сорок одно желтое, двадцать три красных, тридцать шесть зеленых, семьдесят семь синих, пятьдесят одно прозрачное, двадцать два черных. Так что нельзя взять и заявить, что заповедей одиннадцать. Во всяком случае, при ней.
Затворник наморщил лоб и сказал, что придется как следует подумать над ее словами, ведь интересно: ребенок, а философствует. Она хотела, чтобы он попросил прощения за одиннадцатую заповедь. Ну-у-у… тогда пусть сядет к нему ему на колени, и они станут хорошими друзьями. Пожалуйста, запросто, ради того, чтобы проявить немного любезности, после того как она отругала его за богохульство и легкомысленное обращение с числами. И раз ее вдобавок повысили до статуса друга и таким образом уравняли с латинскими книгами, то нет смысла выпендриваться, хотя она пришла не на коленках у него сидеть, а посмотреть на латинские книжки.
В ее доме книг не было ни одной, то есть ноль. Мама считала, что любые книги, сверх школьной программы, приносят несчастье. Однако на вопрос, может ли мама это доказать, та возмутилась, что ее обвиняют во лжи. Сказала, что не допустит тирании доказательств. Утверждала, например, что вера движет горами. Однако Нине нужны были доказательства, всегда, и маму это утомляло. Пусть просто верит
