меня так обеспокоил какой-то нализавшийся субъект.
Я повернул назад. И тогда случилось то, от чего у меня совсем опустились руки. Пришлось сделать над собой сумасшедшее усилие, чтобы пойти к папе, и ясно было, что я не смогу уже вести себя так, как нужно.
Едва я вошел под аркаду церкви, в уши мне ударил знакомый смех. На ступеньке в блестящем плаще стояла Агнеш — не одна. Тот самый хмырь «в клетку» обнимал ее за плечи, и оба смотрели на дождь. У меня появилось ощущение, что они просто радуются дождю и так, прижавшись, стоят уже не один час. Я отошел в сторонку, чтоб не быть замеченным, потом увидел, что они вошли в церковь; неуверенно, крадучись, я пошел за ними. Они уселись на последней скамье, прильнув друг к другу. «В клетку» что-то шепнул, и она, касаясь его лица, тоже ответила шепотом — в церкви ведь разговаривать громко не полагается.
Меня от всего этого чуть не стошнило, и я вышел. Дождь все еще лил. Я бросился к автобусной остановке, но ноги стали какие-то ватные, как на старте во время соревнований, когда нет уверенности в себе.
■
Я подошел к большому квадратному зданию, и ощущение тягучей неуверенности усилилось. По лестнице я взлетел одним махом, но у двери с табличкой «Главный бухгалтер» замешкался. Я ничего не придумал и от этого страшно волновался. Иной раз, и вовсе не прибегая к вранью, я легко мог объяснить свой поступок, но сейчас в голове была невообразимая муть, и я заранее знал, что потерплю неудачу. Послышались чьи-то быстрые, уверенные шаги, они приближались... Кёрнеи! У нас он не казался таким высоким, а в нем наверняка метр восемьдесят пять; держится очень прямо — значит, когда-то занимался атлетикой, это уж точно! Очки его поблескивали, и нельзя было определить, видит он меня или нет. С какой стати я здесь торчу, подумал я и толкнул дверь.
Комната секретарши была пуста. Наверное, я поспешил, можно было и подождать, пока пройдет Кёрнеи...
Постучав, я вошел.
Папа, склонившись над письменным столом, просматривал какие-то бумаги.
— Да, да. Сейчас иду! — сказал он, не поднимая глаз.
— Это я, папа.
Он вскочил, швырнул папку и уставился на меня с обалделым видом.
— Что тебе надо?
В этот момент вошла тетя Гизи и заслонила меня дверью.
— Начинают!
— Хорошо, — сказал папа и, подождав, пока закроется дверь, спросил: — Тебя мама послала?
— Нет, — это я выдавил с таким трудом, будто у меня отнимался язык.
— Ты весь промок, — сказал он, глядя на лужу у моих ног.
— Дождь идет.
— Где ты был?
— Шаландал.
— Что?
— То есть шатался.
Как и можно было предположить, папа моментально взвился — он совершенно не выносит таких словечек.
— Андриш! — взглянув на часы, начал он. — У меня нет ни сил, ни времени заниматься твоими идиотскими выходками. По крайней мере сейчас!
— Только сейчас? — спросил я тихо. И тогда ему припомнился наш недавний разговор. Это было вчера...
— Для твоих дурацких выходок у меня вообще времени нет! — сказал он на полтона ниже. — Пойдем.
В дверях я пропустил его вперед. Он был в замешательстве — должно быть, нужна неукротимая фантазия, чтоб догадаться, зачем я пришел. Мы совершали марш по длинному коридору, и он смущенно молчал.
— Я не буду тебе мешать. Подожду, пока ты кончишь... — сказал я.
— Об этом не может быть и речи!
— А что? Времени у меня хоть отбавляй.
Мы как раз проходили мимо буфета.
— Ты голоден? — спросил он, завернув в буфет.
— Нет.
Он все же купил стакан какао и сунул мне.
— Я не голоден. Иди, папа. Я подожду...
— Выпей!
Ну ладно, еще из-за этого спорить. Я стал пить без всякой охоты, а он поглядывал на часы.
— Я спешу, Выпей и спокойно иди домой... Я поставил стакан, застегнул плащ.
— Мне не хочется домой, — заявил я.
Он пытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. А я не стал ждать, пока он очухается.
На лестнице я оглянулся: он все еще стоял в дверях буфета и не слышал, как Гизи зовет его.
■
Дома я свалился, словно после нокаута, и лежа стянул с себя мокрую одежду. Зубы стучали, я укрылся и сразу заснул. Проснулся я от звука хлопнувшей двери. Посреди комнаты с портфелем под мышкой стояла Кати.
— Какая жуткая тишина, — сказала она испуганным шепотом, испытующе заглядывая мне в лицо. Неплохо! Грохает дверью, как полоумная, а потом жалуется на тишину. — Папа не приходил? — спросила она.
— Нет.
— Что теперь будет?
— Спросила бы что-нибудь полегче.
— Но ты же сказал, что все понимаешь...
— А что тут понимать? Он не хочет возвращаться домой...
— Он больше никогда... не вернется?
— Да чего ты ко мне привязалась? Гадалка я, что ли?
Кати села, положила портфель, открыла его и уныло уставилась перед собой.
— Андриш! — запинаясь, сказала она наконец. — Я получила... двойку по математике...
— Ага, — сказал я кротко, потому что у самого было рыльце в пушку. — Самое подходящее время.
Но для нее это прозвучало упреком, и она начала горячо защищаться:
— Подходящее не подходящее, а я не могу... я на уроках не слушаю... Думаю о другом!
Я промолчал, тяжело вздохнул, встал и натянул тренировочный костюм.
— Как же теперь подписать? — спросила она убитым голосом.
— А никак.
— Но ведь надо. Ты же знаешь!
— Ну, давай.
Она сразу же поняла, чего я хочу.
— Нет, нет. Только не это! — сказала она и прижала к себе дневник.
— Ну... если у тебя хватает нахальства... Сейчас... Тогда проваливай! А мне наплевать! — бросил
