– Забавно, что солнце опасно, – заметила Шейла.
– Не гаси его, – сказала Холли. – Немного опасности не помешает.
Почему так холодно? Может быть, ветер предупреждает город об осуществлении проклятия Мерси?
Морис высморкался. На бумажном платке проявился розовый поцелуй и растаял.
– Знакомая картина? – спросил Иона.
– Это было. В тот вечер.
– Боже, как ты заблуждаешься. Действительно, ты целовал Холли в тот самый вечер, когда встретил Шейлу, а не несколькими неделями раньше. И очень быстро об этом забыл. Забудь о своей шалости. Разве иначе ты сможешь рассчитывать на свое колдовство, Просперо?[23]
Иона прав. Вполне возможно, что случавшееся в те времена, когда Морис допьяна напивался, вообще не случалось, и нечего беспокоиться. На самом деле напился двойник, абсолютно потерял контроль над собой, лапал Холли, любого другого, шатался, спотыкался, плелся, описался, в конце концов. Разве можно винить в том Мориса? Поэтому он на другой день реконструировал сохранившиеся воспоминания в наименее постыдном варианте, наполовину помня поцелуй с Холли и, соответственно, перенеся его на некий вечер задолго до знакомства с Шейлой, чтобы иметь возможность спокойно в том признаться.
– Не такое уж большое дело, – заметил Иона, – очередной кусочек шарады. Кстати, в дверь кто-то стучит.
Через минуту Морис сказал:
– Дядя Альберт, извини, пожалуйста, но мы за целый день ни черта не сделали.
– Не заводи опять эту проклятую песню, – сказал Альберт, держа в руках кейс, в «молнии» которого застряла носочная пятка. – Я полночи просидел за рулем. В последний раз приезжал сюда на похороны. Теперь вернулся на другие. Ба-ба-ба, бу-бу-бу, город лежит в гробу.
– Может быть, ты сумеешь что-нибудь сделать. Может, сумеешь остановить ход событий.
– Шейла изложила мне свою идею. Ты в самом деле считаешь, что она сработает?
– Нет. Но она так давно не высказывала безумных идей, что я почти забыл ту Шейлу, на которой женился. Не могу сказать «нет». Не хочу.
– Не очень похоже на знакомого мне Мориса. Что тебе это даст?
– Ничего. Я даже оплачу фейерверк. Вполне могу пустить деньги ракетами в небо.
Морис понес чемодан в спальню. Уже собравшись бросить его на кровать, вдруг заметил рапиру. Зачем Шейле понадобилась рапира, если она не намерена возвращаться на курсы? На первых порах их знакомства ей чего-то такого хотелось, видно начитавшись Шекспира или Дюма. Он почти протянул к оружию руку, как за спиной послышались шаги Альберта.
– Позволь тебе кое-что показать, – сказал Морис, водрузив чемодан на кровать.
И повел его в студию.
– Подумать только, сколько времени ты на ее улыбку потратил, – заметил Альберт. – Мона Шейла. Удивительно.
– Что удивительно?
Альберт коснулся плеча Мориса, сменив тему:
– Давай проедемся. Есть одна норвежка, Инга… Я тебе все о ней расскажу.
Он вытащил из заднего брючного кармана фляжку в виде бутылки и сделал глоток.
– Ну, выпей, – посоветовал Иона. – Сам знаешь, что можно.
Альберт приник к рулевому колесу, не соблюдая дистанцию, будто стремился выиграть приз, присужденный проскользнувшему в максимальной близи от какой-нибудь другой машины, не столкнувшись с последней. Направляясь к побережью, они виляли зигзагами по самым дальним пригородам Мерси, его маленьким спутникам, где гнездятся спекулянты, между домами, похожими на гвозди, которые вот-вот выскочат, с прогнувшимися балками, треснувшими фундаментами, ожидающими, когда земля улыбнется и проглотит их, не оставив ничего, кроме нескольких стальных обломков.
– Твое счастье, – сказал Альберт, – что я людей еще знаю. В прошлом году был в гостях на заброшенном винограднике в Сономе. Там есть один бывший коп, который сам фейерверки устраивает. Такого фейерверка не увидишь сидя на скамейке в городском парке. Бум… в диапазоне «ка».[24] Если хочешь народ привлечь, предлагаю пустить слушок, что эти фейерверки не совсем законные. Что касается законности, в городах-призраках тюрем нет. Всегда можно удрать.
Чуть не перевернув машину, Альберт слишком круто свернул и прибавил скорости на пролегавшей в каньоне дороге.
Вскоре, когда они тряслись по камням к берегу, Альберт откупорил фляжку в виде бутылки и еще глотнул.
– Ох нет, тебе не надо, – сказал он, заметив протянутую руку Мориса.
– Ничего, это меня не убьет.
– Шейла тебя убьет. А потом и меня.
– Ну-ка, дай сюда.
– Тогда по очереди, – согласился Альберт, передавая Морису фляжку. – Я всегда знал, что ты не годишься для Шейлы, Морис. Ты мне нравишься, но мы с тобой слишком похожи. А себя я не порекомендовал бы.
Морис высоко запрокинул бутылку.
– Не поможет, – сказал Иона, – но давай.
– Разве ты не лечился в лечебнице? – спросил Альберт. – Наверно, тебе это дорого стоило.
Морис облизнулся и снова глотнул.
– Если начать с двадцати шагов, разве нельзя вернуться к самому себе?
– Не хочу, чтобы ты причинял Шейле боль, вот и все. И не хочу, чтоб ты ее потерял, поскольку у тебя, почти как у меня, нет особого выбора. Немногие женщины связались бы с нами обоими. Возьмем меня, к примеру. После долгих лет одиночества я наконец нашел женщину. Попробуй с трех раз догадаться, почему она ушла. Но я скоро поеду в Норвегию. Найду Ингу, привезу с собой домой. Или…
– Думай, как гора, Альберт. Слышал когда-нибудь такую фразу? В телескопические линзы лучше видно картину на расстоянии.
– Чушь собачья. Жизнь нельзя прожить на расстоянии.
– Можно. Знаешь, кем Шейла меня назвала как-то вечером? Амебой.
– Сам напросился. Не пойму, как она с тобой уживается.
– Почему ты думаешь, будто она со мной уживается? И кстати, что это ты раньше там говорил про картину?
– Лучше было б, наверно, язык за зубами держать. Просто я где-то вычитал, что жена неотвратимо устраивает мужу кризис среднего возраста. Муж чувствует, что она скоро станет бесплодной. На мой взгляд, Шейла выглядит слегка беременной – на твоей картине, я имею в виду. Но я знаю, что ты детей не хотел. Просто в голове промелькнуло, и все.
– У меня нет интрижки на стороне, если ты к тому клонишь.
– Знаю. Ты ей по-своему верен. Но почему именно сейчас пишешь ее портрет? Двадцать лет было в твоем распоряжении.
– Сам точно не знаю.
– Ну, не будь так уверен, что действительно хочешь того, чего хочешь.
Они передавали друг другу бутылку и вскоре принялись посмеиваться над своими седыми волосами и непомерно расплывшимися телами.
– Трахни меня, отец! – прокричал Морис, бредя к приливу. И запел:
Альберт запел:
Песок поцеловал изгибы тела Холли, и тут она вспомнила, как целовала
