Мориса.
Шуточка. Да кого это волнует? Сын мерсийского патриарха вдрызг напивался, вечно шатался у танцплощадки, поддерживаемый лишь ветерком, поднятым танцующими. Тем не менее он внушал ей определенное восхищение тем, что безрассудно проматывал все, что с выгодой использовал бы любой другой человек его возраста. Никогда ногой не ступал на танцплощадку. Только наблюдал. Подсматривал в замочную скважину. В иные вечера голова у него шла кругом, он возбуждался. Вышибалы на своих плечах тащили его к дверям и выкидывали на улицы, некогда принадлежавшие его отцу.
В тот вечер она танцевала возле его столика. Опустила глаза, улыбнулась. Он ошибочно принял улыбку за флирт. Схватил ее, когда она сошла с площадки, они поцеловались, и всё – хотя он заслуживал оплеухи, она лишь улыбнулась и ускользнула.
Холли посмотрела на Шейлу. Ни одна из них не хотела детей. Шейла была чересчур занята воспитанием Мориса, Холли была чересчур занята воспитанием Шейлы. Подобная ситуация невольно затягивала, направляя их жизнь не в ту сторону. Давно ли они в последний раз лежали голыми под солнцем, прожигавшим булавочными уколами не смазанную лосьоном кожу?
Она знала: надо сказать Шейле, что настоящий Морис стоит где-то между тем, за которого она вышла замуж, и тем, кем стал, откуда нет пути ни назад, ни вперед. Ничего. Полный ноль.
Холли это знала, потому что сама не была теперь ни невинной девушкой до развода, ни вдовушкой в непотребных чулках. Настоящая Холли – другая, о которой она даже не смеет мечтать. В ее ноль неизбежно провалились все – и Великий Первый мужчина, и бросивший ее Ларри, и умерший от инфаркта Гарри. Поэтому она укрепилась. Залила тот самый ноль бетоном.
Она мысленно приказала Морису:
Ей почудилась сияющая над морем Большая Медведица. Захотелось забраться в ковш, встать на край, опрокинуть его, выплеснув на землю новую Холли.
Она ощутила толчок.
– Холли, – сказала Шейла. – Черт возьми, Холли, на берегу двое мужчин.
– Где?
– Вон там.
Холли прищурилась, встала и прокричала:
– Не суетитесь! Я храню целомудрие. Вы меня не получите.
– Скорей ложись, – сказала Шейла.
Морис любил выпивать поутру. В таких случаях он сроднялся с солнцем, сияние которого пропитывало изменившиеся органы чувств. Мир становился тихим и милым.
– Знаешь, – сказал Альберт, – мы с тобой больше родня по бутылке, чем по крови.
– Кончай нести дерьмовую чепуху, – сказал Морис.
Настроение само собой испарилось. Они сидели на песке, сожалея, что больше выпить нечего.
Альберт вдруг ткнул пальцем:
– Морис, что это там на холме? Голые женщины? Одна что-то кричит?
– Знакомый голос.
Морис смотрел, как фигура упала, исчезнув в плоскости света.
– Боже мой, – сказала Холли, – вот тот самый толстяк внизу, случайно, не Морис?
Шейла прикрыла рукой глаза, стараясь сфокусировать взгляд. И увидела.
– Черт возьми, Холли, зачем я тебя послушалась?
В глазах у Мориса все расплывалось, размазывалось, когда они с Альбертом в конце дня вошли в дверь. Мир померк, дарованное выпивкой просветление сменилось десатурацией.
– Пожалуй, я лягу, – сказал Альберт. – Вечером надо вернуться обратно. Займусь подготовкой фейерверка.
– Переночуй хотя бы.
– Вдруг Инга позвонит? Морис, я не могу думать, как гора. Мне больше подходят кротовые норы.
Он ушел в гостевую комнату.
Морис сел на диван в ожидании сна, воображая голую норвежку, сбегающую с холма с криком:
– Мы храним целомудрие. Вы нас не получите.
Через полчаса его разбудил укол рапиры в грудь.
– Проснись, – сказала Шейла, красная, как кардинал, по ее обычному выражению.
– Где вы с Холли…
– К черту Холли. Мне хотелось бы знать, когда ты собираешься положить конец этому мелкому кризису. Если никогда, то, клянусь, я тебя заколю.
– Это просто картина.
– Дерьмо собачье.
Она ткнула рапирой в рубашку.
– Чересчур театрально. Я только…
– Что «только»? Закончишь картину? А потом?
– Закончу. А потом…
– А потом ничего. По – моему, ты меня не любишь. До чертиков мрачный, серьезный.
Она отдернула рапиру, бросила на пол. Села с ним рядом, кинулась в его объятия, но он чувствовал напряженность пластмассового оригами.[25]
– Ты должен кое-что сделать, – сказала она. – Не стану объяснять, что именно, сам поймешь.
Почувствовала страстное желание вонзить в грудь Мориса рапиру, но, как только позволила себе его почувствовать, оно пропало.
Жгучее солнце навевало сон. Шейла ежилась, дергалась в быстром сне, который разливался по членам и органам. Морис прижимал ее к себе, стараясь своими руками сдержать землетрясение.
Шейле снилось, что она – статистик. Расчеты показывали, что для Мориса имеется 23 543 565 почти идеальных любовниц, тогда как ее место находится где-то между двадцать четвертым и двадцать седьмым миллионами, в зависимости от разнообразных биологических переменных.
Ей снилось, что они с Морисом создали третье существо. Это самое третье существо оставалось для них невидимым. Действовало без их ведома, хотя в них нуждалось. В определенном смысле, это было их единственное дитя.
Морис снова проснулся в сумерках, неспособный, по обыкновению, долго спать с похмелья. Постарался думать, как гора, но окружающий мир съежился в один трепещущий атом. Вспомнил фейерверк, голую норвежку, докрасна сгоревшую на солнце Шейлу, то, что он кое-что должен сделать.
Шейла сидела на краю дивана.
– У меня для тебя подарок. Держи. – Она протянула «кровавую Мэри». – В данном случае не возражаю, выпей, но, надеюсь, мы не возвращаемся на тот путь, по которому шли в первые годы после женитьбы. Правда?
Он затряс головой.
– Где Альберт?
– Уже уехал. Сказал, хочет взяться за дело, и беспокоится насчет Инги. Я советовала не садиться за руль, но он выглядел вполне трезвым. Еще одно хочу сказать: спасибо, что ты всерьез принял мою идею. Что-то есть в фейерверках с того самого вечера, о котором я тебе рассказывала, когда мои родители во второй раз женились. Может быть, Мерси тоже сумеет начать все сначала. Может быть, даже мы сможем.
– Пойду в студию. Обещаю скоро закончить.
– Закончить или
Он разглядывал портрет.
– Ну, – сказал Иона, – вполне легко понять. Если закончишь, придется придумывать, что делать дальше. Или ты вечно хочешь ее убивать?
– Никого я не убиваю.
