одной раной на теле распятого Христа. Не то чтобы я этому верил, но коленки все равно тряслись.
И вот нате вам. Я знал, что убийство — большой грех. Из верхней десятки. То есть если брать заповеди по порядку, то в списке он не на самом верху, а идет после «Почитай отца твоего и мать твою», но все равно он там есть — «Не убий». Помню, потом, спустя несколько лет, я все же заглянул в Библию и сначала наткнулся на знакомое: «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим». Дальше шло: «ибо я Господь, Бог твой, Бог ревнитель». Почему нас не заставляли заучивать эту часть? Почему хотя бы не рассказали? Я имею в виду насчет «я Господь, Бог твой, Бог ревнитель»? Что это? Моисеева версия песенки «Шилдс» под названием «Я схитрил»? Или «Недотроги Сью» Дион и «Бельмонтс»? «Десять заповедей любви» Харви и «Мунглоуз»? Я хочу сказать, Бог в Библии, похоже, так повернут на том, чтобы эта коллективная избранная задница, этот Его избранный народ не глазел на других богов, что отдельных убийств Он как бы и не замечал. Я хочу сказать, что «Да не будет у тебя других богов» повторяется снова и снова на сотню с лишним слов, а потом — бац, бац, бац, будто ему просто понадобилось заполнить свободное место на скрижали: «Не убий. Не прелюбодействуй. Не укради».
Но в шесть лет от одной мысли, что придется входить в ту комнатушку и открывать там рот, у меня дрожали коленки. От одной мысли, что надо войти туда и признаться в убийстве, у меня мозги коченели от страха. Даже если Он, сам Господь Бог, ставит убийство ниже работы по воскресеньям или непочитания отца и матери, одна эта мысль сводила меня с ума.
Я отправился на поиски брата дедушки. В клубе его не было, зато я нашел его в гараже. В этом гараже никогда не стояла ни одна машина, а вот брат дедушки пропадал там частенько, хотя сам гараж ему не принадлежал. Мой родственник сидел на стуле, в шортах-бермудах, старых, без шнурков туфлях из крокодиловой кожи, надетых на босу ногу, и в белой рубашке, не застегнутой и не заправленной. На голове шляпа, сдвинутая не набок, а на затылок. Во рту веревка. В общем, он выглядел как обычно.
— Привет, старина, — сказал брат дедушки.
— Привет, дядя, — сказал я.
— Ну и видок у тебя. Привидение встретил? Что случилось?
Он посмотрел на засохшее темно-коричневое пятно у меня на руке, но промолчал.
— Я убил какого-то мальчика.
— Когда?
— Только что.
— Где?
— На стекольной фабрике.
— Как?
— Перерезал ему горло.
— Он местный?
— Раньше не видел.
— Где перо? — Дядя заметил, что я его не понял. — Нож. Где нож?
— Выбросил в канаву.
— Иди, умойся.
Он кивнул в глубь гаража. Иногда к нему приходили люди. С одними он сидел у входа, других принимал подальше от посторонних глаз. Там, у дальней стены, стоял умывальник. Умывшись, я почувствовал себя лучше. Дядя, вот кто заменял мне исповедника, и он никогда не повышал голос и не проклинал меня.
— Почему ты это сделал?
— У него был большой нож, и он спросил, хочу ли я умереть.
— Значит, начал не ты. Начал он.
— Да.
— Как ты себя чувствуешь?
— О'кей. Теперь. Теперь я о'кей.
— Хочешь сделать на этом карьеру или что? Считаешь себя маленьким крутым парнем?
— Нет.
— Хорошо. Потому что никакой ты не крутой. Помнишь, что я всегда говорил? Золотое правило. Возлюби ближнего своего.
— Да.
— И не будь таким, как этот парень, на которого ты наткнулся. Не задавайся.
— Да.
— Да. Ты ведь не задаешься, нет? А еще? Что еще я тебе говорил?
— Не задавайся и не позволяй никому задаваться.
— Так, значит, ты ничего такого не делал?
— Нет.
— Уверен, что он не местный?
— Раньше я его не видел.
— Подойди сюда.
Я подошел, и он потрепал меня по плечу и взъерошил волосы.
— Дядя!
— Что?
— Мне надо рассказать об этом, когда я пойду на исповедь?
— О чем ты? Какая исповедь?
— У меня первое святое причастие.
— А-а, это… Бог повсюду, верно?
— Да.
— И Он все слышит?
— Да, Он все видит и слышит.
— Так кто важнее, Бог или священник?
— Бог.
— Ну вот, Бог услышал твое признание. Ты сказал об этом вслух. Я слышал. Бог слышал.
— А ты тоже так делаешь?
— Я так делаю.
— И что? Греха уже нет?
— Ты не согрешил. Согрешил тот парень, который без всякого повода вытащил нож. Грех на нем. Бог наказал его через тебя.
— Спасибо.
— Друзья?
— Друзья.
Я улыбнулся. В его глазах тоже была улыбка.
— Только помни: то, что происходит между нами и Богом, — это нечто особенное. Никому об этом не говори. Вот это грех. Большой грех.
Я понял. А главное, получил прощение. Я никому не рассказывал о том убийстве, и прошло еще тринадцать лет, прежде чем я убил другого человека. Но это не важно.
— Эй, пацан, хочешь умереть?
Так получилось, что это воспоминание и этот вопрос посетили меня на Кубе, когда я лежал в гамаке, чувствуя, как входят в меня смерть и шум моря.
Гангрена.
Услышав это слово в ночной тиши, я поймал себя на том, что произношу его шепотом, перекатывая и растягивая «р», копируя и утрируя испанский акцент, обращаясь к распухшему колену приподнятой и вытянутой ноги:
Гангрена. Ампутация. Неприятная болезнь. Неприятное лечение. В тот период жизни я каждый день проживал под угрозой ампутации. Диабет. Он не очень заметен в окружении СПИДа и рака груди, но за год убивает людей больше, чем эти двое, вместе взятые. СПИДом больны примерно три четверти миллиона человек в Соединенных Штатах Америки, раком груди — около двух с половиной миллионов, всего получается чуть меньше трех с половиной миллионов. Диабетиков в Штатах шестнадцать миллионов. СПИД
