его тела завораживала ее. Плечи были широкими и загорелыми, и было видно, как под кожей играют мускулы.
Он потянулся с явным желанием показать свое тело в его полной красе. Это выглядело вульгарно. Бесстыдно. Великолепно.
Он был прекрасен и знал об этом. Наглец. Она попыталась отвернуться, но почему-то не смогла заставить себя сделать это. Она чуть было не застонала, когда он не спеша начал развязывать тесемки бриджей. Джеймс наблюдал за ней с невозмутимостью змея, свернувшегося клубком, но готового напасть в любую минуту. Ах, если бы она вела себя по-умному и не выдала своего восхищения его большим мускулистым телом, когда мыла его несколько недель назад! Его теперешняя, хорошо рассчитанная атака на ее чувства была нечестной. Несправедливой.
Все так же медленно он развязал тесемки и снял с себя остатки одежды.
У нее пересохло во рту.
Его плоть все еще была расслаблена.
Линии его тела были такими же четками, как на какой-нибудь картине. Сплошные мускулы. Округлые ягодицы. Длинные, очень длинные ноги. Изгиб бедер был так хорошо вылеплен, что привел бы в восторг профессионального скульптора.
Потрясающе.
Как в таком прекрасном, идеальном теле может быть столько зла?
Он перешагнул через край ванны и опустился в воду.
Она кляла себя за то, что смотрит на него, но казалось, что ее глаза по собственной воле следят за каждым его движением.
Он начал медленно лить воду себе на плечи, словно был купцом, выставляющим на обозрение свой товар, «Вам нравится то, что вы видите? Разве эти мускулы не прекрасны? А как насчет этой руки?»
Он словно проверял, сказала ли Бренна правду, заявив, что не хочет его.
Вот ужас!
А он продолжал водить мочалкой по груди и животу.
Как же ей противостоять такой красоте?
На мгновение она вспомнила, что чувствовала, когда купала его, и ее окатила волна жара. Ей захотелось встать с постели и провести пальцем по всем ручейкам, стекавшим по его телу.
Она зажмурилась, подавляя эту сумасшедшую мысль. Она пленница. Он не был ее возлюбленным.
– Смотри на меня, – тихим голосом скомандовал Джеймс.
Бренна сглотнула, открыла глаза… и чуть было не упала с кровати.
Он стоял возле нее. Вода стекала ручьями с его торса. В руках у него был кинжал, которым она пыталась его убить.
Она вскрикнула и, содрогнувшись, отпрянула в слабой попытке защититься.
– 3-зачем вам кинжал? Я не собиралась сопротивляться, – Бренна пришла в ужас, сознавая, что говорит правду. Но еще больший ужас охватил ее, когда она поняла, что если он намерен перерезать ей горло, она полностью в его власти.
– Успокойся, девочка, – сказал он, протягивая ей кинжал. – Я хочу, чтобы ты меня побрила. Нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.
Бренна взяла кинжал и сползла с кровати, предварительно обмотавшись простыней в качестве временной одежды. Клинок блеснул в свете очага, и она поняла, что он его наточил. Рукоятка была теплой. Что, если попытаться снова ударить его этим кинжалом? Или перерезать ему горло?
Пальцы сжались вокруг рукоятки.
Джеймс взял ее за запястья.
– Хорошенько подумай, прежде чем что-то сделать, – сказал он, словно читая ее мысли.
Он навис над ней так, что ей пришлось откинуть назад голову и посмотреть ему в лицо.
Он напряженно следил за ней, его голубые глаза блестели, как сапфиры. Отпустив ее, он указал на мыло и табуретку возле стола:
– А теперь брей меня.
Приказ разозлил ее. Если она будет его брить, вместо того чтобы заколоть, это лишь докажет, что она находится в полной его власти. Ей следует хотя бы попытаться избавиться от него.
Повернувшись к ней спиной, Джеймс направился к столу. Высокомерный негодяй! Он считает ее такой ничтожный, что ему даже не надо на нее оглядываться – она и так побежит за ним, как собачонка.
Бренна провела по лезвию, захватив его кончик между большим и указательным пальцами. Раньше она ударила его ножом вместо того, чтобы метнуть его ему в спину. А теперь он как раз стоит к ней спиной – как отличная мишень. И на этот раз кинжал хорошо наточен.
Она может его убить.
Он извинился. Эта неожиданная мысль поразила ее. «Я упала на лестнице, а он поднял меня и принес сюда. Он искупал меня».
Монстр такого бы не сделал.
«Но он бросил меня здесь на целый месяц – грязную и напуганную», – подсказывал ей разум.
«Он искупал меня».
– Бренна?
Она вернулась к реальности и была рада, что он отвлек ее от страшных мыслей.
Монтгомери сидел у ее стола, закинув ногу на ногу, в позе, достойной того, чтобы быть запечатленным на полотне.
Воин, муж, человек – да. А не монстр, которого требовалось убить.
Она не может его убить.
Если бы у нее хватило духу убить себя вместо него. Но, увы! Хотелось жить. Даже если это означало, что придется подтвердить их брачные отношения.
Она оглядела его с головы до ног. Остановив взгляд на его мужской плоти, слегка улыбнулась. На своих картинах она изображала ее неправильно. Но в будущем…
– Мне бы хотелось продолжить заниматься живописью, – неожиданно произнесла она. – Наша сделка предусматривала, что я смогу это делать.
Он провел рукой по отросшей щетине на подбородке.
– Мы говорили о том, что ты меня побреешь.
– Нет, мы говорили о том, попытаюсь ли я снова ударить вас кинжалом, и о том, сможете ли вы меня насиловать, не надевая кандалы.
Бренна размахивала кинжалом в такт своим словам, но ее пальцы уже не сжимали рукоятку.
Джеймс хлопнул себя по бедру и рассмеялся:
– Какая у вас отличная память, миледи. А каково ваше решение?
– Я хочу писать. Я хочу, чтобы вы открыли этот чертов сундук и позволили мне заниматься своим любимым делом. Я не смогу вынести этот брак и вообще свою судьбу без своего искусства.
– Еще одна сделка, миледи?
– Мы их заключили уже достаточно, – резко бросила она. – Меня на целый месяц заковали в цепи, словно зверя, и если вы намерены и дальше держать меня таким же образом, я хочу, чтобы этот проклятый сундук был открыт.
Интересно, будет ли она более убедительна, если приставит кинжал к своему горлу, но почему-то была уверена, что он поймет, что это блеф.
Джеймс встал, достал из кошелька ключ и отпер сундук.
Первым желанием Бренны было броситься к сундуку и начать перебирать краски и кисти. И в то же время ей было досадно, что он с одинаковой легкостью может доставить и удовольствие, и боль. Но она была одержима живописью, и невозможность заниматься любимым делом раздражала ее больше, чем цепи и невозможность помыться.
Он стоял, широко расставив ноги. Если он и был в какой-то степени обеспокоен тем, что стоит перед ней совершенно голый, по нему это не было видно.
– А поцелуй взамен красок, миледи?
– Поцелуй? – фыркнула ока презрительно. – Вы и так обязаны мне за краски.
