Она облизнула пересохшие губы.
– Когда я писала эти миниатюры, я была отчаянной и глупой девчонкой. Я понятия не имела, как выглядит мужчина под доспехами. Клянусь, я никому не хотела причинять зла.
Молчание. Слишком долгое молчание.
Наверное, он сейчас вызовет стражу. Неужели ее будут пытать, прежде чем убьют? Что будет с ребенком? Она уже не могла дышать полной грудью и все же продолжала:
– Я… надеялась, что новый портрет смягчит ваш гнев. Мой муж никогда не был художником. Он даже ничего не знал об этих миниатюрах. Я одна во всем виновата.
Опять никакой реакции. Ее голова уже могла бы лежать на плахе. В руках и ногах у нее начались судороги.
– Прошу вас, монсеньор, – прошептала она, переминаясь с одного колена на другое. Слезы жгли ей глаза. – Я была еще совсем ребенком. Но даже если мне нет прощения, умоляю вас освободить моего мужа. Он честный и благородный человек и верно вам служил всю свою жизнь. А тот, кто действительно виновен в предательстве, это человек, который обвинил моего мужа в том, что он автор этих миниатюр.
– И кто же это по-твоему?
– Мой отец.
– Ты хочешь, чтобы мы поверили, что ты готова обвинить своего родного отца, чтобы спасти человека, за которого тебя насильно выдали замуж? – Король догладил подбородок. – До нас дошли слухи, что твой муж держал тебя в кандалах.
Она сглотнула.
– Да, монсеньор. Наш брак начался не так гладко, как хотелось бы, но он честный человек.
– Встань, – приказал король после еще одной долгой паузы.
Не понимая, что означает такой поворот, она с трудом встала. Пальцы, которые всегда были такими гибкими, когда она держала в руке кисть, одеревенели и дрожали.
Король сунул свой портрет под мантию.
– Хорошая работа, миледи. Вы стали работать гораздо лучше, чем когда-то.
Бренна чуть не упала на пол от облегчения. Он принял ее картину.
– Вас спасает ваша любовь к мужу, – сказал король. – А также ваше искусство. Для двора будет большая потеря, если вы не будете придворным художником.
– А мой муж?
– Будет восстановлен в правах.
Она сделала глубокий реверанс:
– Благодарю вас, ваше величество. О, благодарю вас!
Он откашлялся и протянул руку, чтобы она могла поцеловать перстень.
– Конечно, это помилование не обойдется без штрафов.
Бренна еле удержалась от улыбки. Король весьма умело залез к ним в сундуки.
– Разумеется.
Король дернул за шнур у себя над головой, дверь тут же отворилась, и вошел слуга.
– Скажи капитану, чтобы привел Монтгомери в мои личные покои, – приказал король.
Бренна мысленно перекрестилась. Ее муж в безопасности, и она опять его увидит.
– Предупреди, чтобы его сначала искупали и дали чистую смену одежды. Обеспечьте эту женщину холстами и всем необходимым для занятий живописью. В качестве нового придворного художника она напишет портреты членов королевской семьи прямо здесь, в моих личных покоях.
Слуга ошалело взглянул на Бренну, отвесил глубокий поклон и поспешил выйти. От волнения у нее закололо в правом боку. Ребенок опять заработал ножками.
До нее вдруг дошло, чего от нее ждут. Портрет короля она писала и переписывала в течение нескольких недель, пока он не стал идеальным.
А сейчас портрет должен получиться с первого раза.
Она обхватила живот. Небольшие боли уже появлялись в последние дни. Видимо, от того, что она волновалась перед встречей с королем.
– Леди Монтгомери?
Она вздрогнула, когда снова начались судороги, а по ногам потекла жидкость прямо на королевский ковер. Глаза короля округлились.
– Силы небесные, женщина, – пробормотал он и опять дернул за шнур.
Бренне захотелось зарыться в землю подобно червю.
– Боже! Ребенок, – простонала она. Ну почему ее встречи с членами королевской семьи всегда кончаются для нее катастрофой?
Вбежали слуги.
– Пошлите за повитухой, – скомандовал король, – и отведите женщину в какую-нибудь комнату.
Служанки окружили ее, скрывая от глаз короля.
– Идите с нами, мисс. Старая Берта помогла многим детям появиться на свет, так что не бойтесь. Берта знает, что надо делать.
Глава 28
Ожидая, когда его призовет король, Джеймс мерил шагами комнатушку с голыми стенами, в которую его заперли. На запястьях и щиколотках были надеты соединенные цепями кандалы. При каждом шаге они неприятно звякали.
Его увезли из тюремной камеры, искупали и переодели уже много часов назад. А он все еще здесь, ждет и не знает, чем кончится его встреча с королем. Он должен убедить Эдуарда, этого царственного щеголя, в своей невиновности.
Колокольный звон возвестил, что прошел еще один час. А он все еще ждет. Нет даже стула, на который можно было бы сесть. Его заперли в замкнутом пространстве, и он чувствовал, что на него давят даже стены. У него было острое желание пробить кулаками дырку в одной из них, чтобы выпустить пар. Он не виноват. Бог свидетель – не виноват!
Он помассировал плечи и шею, чтобы избавиться от скованности. Его проклятая жена предала его. Он ругал себя за то, что не следил более внимательно за горизонтом, чтобы вовремя увидеть приближающиеся корабли.
Она каким-то образом провела на корабль своего брата! Хитрая бестия.
При мысли о Бренне его сердце пронзила острая боль. Это любовь, понял он. Как он мог одновременно и любить, и ненавидеть эту женщину? Она слишком плохо на него действует. Так же, как много лет назад на него действовало вино.
Он начал считать шаги, чтобы отвлечься. Кандалы оттягивали ноги. Он чувствовал себя беззащитным. Его немного пугала его дальнейшая судьба. Возможно, именно так чувствовала себя Бренна все те недели, когда он надевал на нее цепи? Он был виноват в том, что она сбежала. Неужели не было других способов удержать ее от побега, кроме как денно и нощно держать ее в кандалах? Надо было наладить отношения, попытаться лучше ее узнать. Может, тогда она не предала бы его и не сбежала.
Что с его ребенком? С тех пор как он видел ее в последний раз на корабле, прошло несколько месяцев.
Дверь внезапно открылась, прервав его мысли.
На пороге стояла полная женщина в накрахмаленном чепце и белом фартуке. На руках она держала сверток из белого шелка.
– Ваш сын, милорд, – сказала она, улыбаясь и протягивая ему сверток.
– Мой… сын? – смутился он.
Он взял сверток, который почти ничего не весил. Цепи звякнули.
На него смотрели немного косящие глаза самого прекрасного существа, которое он когда-либо видел в своей жизни. У младенца было крошечное сморщенное красное личико и редкие темные волосики.
Его сердце сделало кульбит. Они перевели его сюда из тюрьмы, чтобы отдать ему ребенка. Неужели это очередной трюк Эдуарда, чтобы сломить его? Неужели они хотят опять отвести его в камеру вместе с ребенком, где он не сможет его кормить?
Его обуял ужас при мысли, что ему придется видеть, как ребенок плачет и умирает от голода, а он
