меня тоже потрясло. Ведь они не жили вместе, мальчик никак не мог скопировать отца. А передалось. Он и сидел так же, как Андрей. И голову наклонял так же. Как я могла не догадаться?
Надежда Михайловна позвонила сама на следующий день. Никогда не звонила.
– Сашенька, это я. Вчера мне показалось, что ты расстроилась. Прости. Я должна была тебя предупредить. Но мне и в голову не пришло, что ты не знаешь про Сергуню, – затараторила она в трубку. Говорила быстро, скороговоркой, как будто торопилась сказать все, пока не передумала.
Я опять онемела и застыла над телефоном.
– Они почти не жили вместе. Аня Сергуней занималась. Он очень тяжелый маленький был. Плакал все время. Андрюшечка не выдержал, домой вернулся. Он очень переживает из-за сына, ты не думай. Просто боится. Мужчины вообще такие… Но он им помогает, хоть и не видится с Сергуней. Может, позже они начнут общаться, когда мальчик подрастет. Мужчины вообще маленьких боятся. А Аня замечательная. Я к ним приезжаю. Редко, конечно. Аня никогда не была против. Ну, так вот сложилось. Я Андрюшу не виню. Он сам еще как ребенок тогда был. Конечно, не смог. И никто бы не смог. Правда ведь?
Я молчала. Надежда Михайловна хотела оправдать сына. Он был ей дороже, чем больной внук, которого она редко видит. Мне стало не просто противно, а гадко и мерзко. За себя. За то, что связалась с человеком, который бросил больного ребенка. Видите ли, не выдержал. А Аня выдержала. Я заплакала. Я ведь себе тогда, когда мы жили вместе, придумала, что его бывшая жена – злая, невыносимая стерва, как Анаконда, поэтому Андрей ее и бросил. Но я и предположить не могла, что он сбежал от такой женщины, как Анна, и променял ее на Аделаиду. И ребенок. Я же не знала, что все так. Думала, просто не сошлись характерами.
Я не понимала, что делать со своей головой, со всей обрушившейся на меня правдой. Не понимала, как после этого вообще буду разговаривать с Андреем. Смогу ли я промолчать и не сказать все, что я теперь о нем думала? Я почувствовала то, что чувствовала мама, когда изнемогала от ненависти к Жене Соловьеву. Андрея я начала ненавидеть с той же слепой силой, с которой раньше любила. Больше ничего не чувствовала. Все остальные эмоции стерлись.
Остаток лета я провела в забытьи. Даже маме с папой на кладбище я побоялась рассказать об Андрее. Мне было стыдно повторять это, пусть и мысленно. Маме хватило одного взгляда, чтобы все про него понять. Он ей не нравился, я это видела.
Я шла в школу на деревянных ногах с одной целью – написать заявление об увольнении, как и советовала Нелли Альбертовна. Бежать бегом от Анаконды, Андрея. Чтобы даже воздухом одним с ними не дышать! Зашла в учительскую, где было непривычно шумно. И очнулась только минут через десять, когда в учительской зазвенел голос Нелли Альбертовны. Ее как будто подменили – в новом белом костюме и со свежими накрученными кудельками по всей голове. От ее вечной забитости не осталось и следа. Завуч выглядела как хозяйка.
– Здравствуйте, Александра Ивановна, – поздоровалась она со мной, – как отдохнули, как провели лето?
– Спасибо, хорошо, – ответила я.
– К работе готовы, надеюсь? Про наши перемены уже знаете?
– Если честно, нет.
В учительской смолк гул голосов.
– Здрасте, простите, извините, доброе утро, – вошел в учительскую физик Яков Матвеевич.
Я отметила, что у него новый портфель и он тоже какой-то другой. Мне хотелось закричать: «Что случилось-то?» – но я молчала и хлопала глазами.
– А где Аделаида Степановна? – спросила я тихо у учительницы начальных классов.
Она выпучила на меня глаза и не ответила.
«Кто-нибудь может мне объяснить, что происходит?» – опять закричала я мысленно. Я так привыкла говорить про себя, что уже этого не замечала.
– Как вы все, наверное, в курсе, – начала говорить Нелли Альбертовна, – Аделаида Степановна у нас больше не работает. Директором назначили меня.
В учительской раздались аплодисменты.
– Якова Матвеевича, который трудится у нас теперь на полной ставке, вам представлять не надо, – завуч, теперь директор, улыбалась широко и раскованно.
Яков Матвеевич уверенно зашуршал бумажками и вопреки обыкновению не извинился.
Мне перестало хватать воздуха. Было ужасно душно. Я держалась из последних сил, чтобы не упасть. Чего еще я не знаю? Что вообще тут случилось? Почему я узнаю все последняя?
Эту историю я тоже собирала по крупинкам, по обрывкам сплетен.
У Аделаиды Степановны в РОНО была одна, так сказать, недоброжелательница. Дама с положением, связями и рычагами управления. Евгения Павловна. Аделаиду она ненавидела. Это чувство было взаимным. Нелли Альбертовна говорила, что они не могли терпеть друг друга еще с института – были однокурсницами и даже подругами. Дружили крепко до четвертого курса. Все время вместе. Никаких тайн. Аделаида знала, что у подруги случился роман с преподавателем истории КПСС. И вроде бы любовь была сумасшедшая, как затмение. Одно мешало – преподаватель был много старше, женат и даже имел ребенка-подростка. Так что о разводе речь не шла, поскольку ребенок-подросток входил в переходный возраст – и так не знаешь, чего ждать, а еще развод. Нет, нет и нет. Женька мучилась и плакала на плече у Аделаиды. Та успокаивала. Вплоть до экзамена по истории КПСС, который не сдала. Преподаватель-любовник поставил двойку и отправил на переэкзаменовку. И дело тут было не только в знаниях, точнее, в их отсутствии – Аделаида не готовилась, – но и в том, что преподаватель прямо нутром не переваривал близкую подружку своей любимой Женечки. И двойку поставил с удовольствием.
Аделаида рассказала все Женьке, но та – дура влюбленная – не встала на ее сторону и посоветовала засесть за учебники. Аделаида удивилась, но виду не подала и пошла другим путем – поймала преподавателя в коридоре и тихо сказала, что «она все знает и будет только хуже, если…». Преподаватель отмахнулся от Аделаиды, обозвал ее мелкой шантажисткой и тоже посоветовал засесть за учебники. Ему тогда было не до того – сын-подросток был пойман с сигаретами, а еще вскрылись систематические прогулы школы.
Сложно сказать, почему Аделаида не засела за учебники и не сдала историю повторно. Сыграла обида или зависть к подруге? К ее личной, пусть такой, но все же личной, жизни. Или то, что преподаватель обещал Жене практику в хорошем месте и помощь в трудоустройстве? Или Аделаида решила отомстить? Никто не знает. Не поняла этого и Женя.
Аделаида пошла в деканат и заверила у секретаря письмо на имя декана, в котором объясняла, что преподаватель истории КПСС никак не в состоянии принимать и оценивать ответы студентов, поскольку занят отношениями со своей студенткой. Далее – имя и фамилия. Копию письма Аделаида отдала в комсомольскую организацию института, еще одну копию – ректору.
Евгению вызвали на собрание комсомольской организации и потребовали публично признать факт отношений. Евгения молчала, как Зоя Космодемьянская. Комсорг требовал крови, покаяния и грозил исключением из института. Женя не выдержала и заплакала. Видимо, это сочли чистосердечным раскаянием и ограничились лекцией о морально-нравственном поведении студентки вуза.
А преподавателя вызвали на заседание парткома факультета, где тоже собирались пожурить и историю замять. Никто не ожидал, что у него, сорокалетнего мужчины, случится инфаркт прямо на заседании. Еле успели вызвать «Скорую».
Больше Аделаида ни преподавателя, ни подругу не видела. Первый уволился по состоянию здоровья и гулял по тропинкам подмосковного пансионата под ручку с женой, а Женя перевелась в другой институт.
Спустя много лет Аделаида Степановна и Евгения Павловна столкнулись в коридорах РОНО. Обе сделали карьеру, обзавелись мужьями и развелись с ними, обе боролись с морщинами. Ненависть вспыхнула с новой силой. Евгения Павловна не была по натуре мстительной или злопамятной, но вид Аделаиды пробудил в ней самые низменные черты характера. Она жаждала крови, головы своей бывшей подруги. Аделаиду тоже перекосило – Евгения ее обошла, поднявшись по карьерной лестнице даже не на несколько ступенек, а на несколько пролетов выше.
На людях они держались корректно. Ни одна не хотела давать повод и открывать боевые действия.
