Тапочки — удобные.
Дальше идут прочие вещи…
Охранник — всегда один и тот же тип, кислая харя. По ту сторону решетки он, как немигающая сова, постоянно смотрит в камеру. Двадцать четыре часа, семь дней в неделю он несет свою вахту, смотрит, но ни хрена не видит. Если б только он знал, что творится в голове у Бэйла, сей же момент надавил бы на тревожную кнопку.
Осталось три дня.
Довольный, Бэйл садится на жесткую койку и улыбается сам себе.
Capitolo LVII
Ни Танина, ни Томмазо не понимают ничего из того, что сказал им Гатуссо.
— Позвольте объяснить, — говорит он, совершенно не обращая внимания на труп Эфрана посреди комнаты. — Ваш отец и его отец служили верховными жрецами нашего братства дьяволопоклонников. Вашему батюшке доверили хранить одну из атмантских табличек. — Голос Гатуссо приобретает нотки задумчивости. — Судьба сложилась так, что умер один из наших братьев и вашему отцу выпала доля хранить одновременно две таблички. Подобное непривычно и нежелательно. — Гатуссо подходит к Танине и берет ее за подбородок левой рукой. — Тут на сцену выходит ваша мать. Женщины по природе своей существа любознательные, вот и она как-то раз во время уборки обнаружила в спальне таблички. Ей захотелось побольше узнать о них, и она стала подслушивать разговоры супруга, постепенно составив для себя полную картину происходящего. — Отпустив Танину, Гатуссо переходит к Томмазо. — И вот обманутая женщина видит шанс бежать из брака, в котором, скорее всего, была несчастлива. Прихватив бесполезных чад и наши священные таблички, она вскорости исчезает.
Томмазо не может отвести взгляд от Танины. Что у них общего? Чем похожи брат и сестра? Глазами? Кажется, у обоих глаза матери.
Гатуссо резко шлепает Томмазо по тонзуре.
— Расскажи-ка сестре о том, что стало с тобой.
Вздрогнув, Томмазо говорит:
— Мать… Наша мать отдала меня монахам на острове Сан-Джорджио. Еще она оставила при мне табличку, ту самую, и письмо.
Дальше слова не идут. В памяти возникают строки из письма, в которых мама просила не искать сестру.
Гатуссо вновь бьет Томмазо.
— Продолжай!
— Мать писала, что у меня есть сестра — старшая — и что при ней тоже осталась табличка. — Томмазо пристыженно опускает голову. — И запретила искать их, предупредив, что таблички должны оставаться порознь.
Страх на лице Танины лишь забавляет Гатуссо.
— Бедное дитя, — говорит он, — ты все никак не сообразишь, в чем дело? Ты ни разу не видела ни письма, ни таблички? Зато их видел я. Двадцать лет назад ко мне на порог явилась монашка и продала серебряную табличку. Как по-иудински, не правда ли! Должно быть, к ним в монастырь пришла куртизанка в маске и оставила табличку вместе с девочкой и энным количеством монет. — Гатуссо наклоняется и бережно гладит Танину по подбородку. — Девочка — это ты, голубка моя. К несчастью, твоя мама выбрала не ту обитель, потому что монашка, пришедшая ко мне, сама оказалась на сносях и продала табличку, ища средств на новую жизнь.
Гатуссо отходит от Танины, довольный тем, как завершается история.
— Монашка поступила верно. Я заплатил ей прилично — очень даже прилично, — а еще согласился принять на попечение ребенка. Теперь главный вопрос: почему, ну почему я взял тебя?
Веселым взглядом он смотрит на Лидию, и та отвечает:
— Потому, гений Гатуссо, что ты прочел письмо. Узнал, что мамочка оставила в мужском монастыре второго ребенка вместе со второй табличкой. Со временем брат принялся бы искать сестру, обязательно. — Лидия смотрит на Томмазо. — О, как позабавила меня твоя история! Так трогательно было мне довериться.
Бывший монах ощущает, как внутри его растет непривычное чувство ярости. Подумать только, и он поверил Лидии, что она вот так возьмет и отправит слуг по монастырям искать упоминания о его сестре!
Гатуссо аплодирует.
— Bravissima! — хвалит он Лидию и обращается к Томмазо: — Ну и вот мы в сборе. Я, признаться, ожидал, что все случится скорее, но да ладно. Главное, мы здесь. Ты, брат, удивишься, узнав, сколько монастырей в этих краях и как непросто заставить монахов говорить. — Он смеется. — Само собой, ведь обет молчания не способствует велеречивости! Ну и пусть их, мы собрались тут, и при мне все три таблички. Большего не надо. — Гатуссо наклоняется к Томмазо и смотрит ему прямо в глаза. — Да, брат, я сказал «все три». Ибо моей семье выпала честь хранить третью табличку. — Он достает из складок мантии табличку серебра, отполированного металла с изображением рогатого демона. — Теперь у нас появилась возможность надлежащим образом воздать хвалу нашему — и единственному — богу. Соединив части «Врат судьбы» и освятив их на церемонии крови и жертвоприношения, мы обретем невиданную силу. Силу творить дела невозбранно. Ты и твоя сестра, вы станете кровью и жертвой.
Глава 64
Внешне Альфредо Джордано нисколько не соответствует ожиданиям Вито. Майор думал увидеть сухого лысеющего монаха с умным лицом и в очках в проволочной оправе. А перед ним — здоровяк шести футов ростом, настоящий атлет с пышной шевелюрой песочного цвета.
У Альфи больше часа уходит на пересказ истории с поисками информации по артефакту.
— По телефону я вам многое открыл, однако история атмантских табличек шире. Католическая церковь связывает их с жутчайшими смертями на планете. — Альфи отпивает принесенный Валентиной эспрессо. — Есть мнение, будто впервые таблички применили с целью учинить подземный взрыв в атмантских серебряных шахтах. Тогда погибли представители знати со всей Италии. Это первый известный в истории случай массового убийства. Таблички также связывают с извержением Везувия в семьдесят девятом году до нашей эры, самым разрушительным землетрясением в Китае в середине тысяча пятисотых, с катастрофой «Титаника», с наводнениями в Голландии, унесшими более ста тысяч жизней, с циклонами в Пакистане, с терактом одиннадцатого сентября, с аварией на Чернобыльской АЭС на Украине и даже с недавним цунами в Азии.
— Короче, они виновны во всем, что есть дурного, — подводит итог Вито.
Альфи кивает.
— Удобно винить в бедах таблички. Зло повсюду, а они — его символ.
— Вы постоянно называете артефакт табличками, — замечает Валентина. — Не «Вратами судьбы» или еще как-то. Почему?
— Второе имя таблички получили много позже своего сотворения. Где-то в семнадцатом или восемнадцатом веке. По-моему, их более уместно называть именно атмантскими табличками.
