Поэтому, хотя в доме насчитывалось одиннадцать спален, ни одна из них, по моему мнению, не подходила для женщины, которую Вайолет Бэтхерст звала «леди Меривел, твоя супруга» и о существовании которой я напрочь забыл. «Послушай, Вайолет, – отвечал я на ядовитые замечания леди Б., – Селия мне такая же жена, как Бэтхерст тебе муж. Я о ней и не думаю, поверь мне».
Обычно подобные слова усмиряли ревность Вайолет, но однажды вечером, когда я стоял над ней на коленях и нежно водил своим набухающим членом вдоль уютной ложбинки между грудями, она вдруг приподнялась и оттолкнула меня с такой силой, что я непременно скатился бы на пол, если б моя правая нога не запуталась в простыне. «Сравнение с Бэтхерстом неуместно, – сердито сказала Вайолет, – и, если ты привел его сознательно, показывает тебя жестоким и циничным человеком. Как тебе известно, у Бэтхерста бывают светлые моменты, когда к нему возвращается память, и тогда он просто невыносим. К примеру, в среду вечером просветление пришло к нему посреди ужина, и он пополз ко мне на четвереньках под обеденным столом, попутно расстегивая штаны. Не скажи я, что лежащие на тарелке вальдшнепы – его любимое блюдо – могут остыть, все могло произойти. То же самое может случиться и с тобой, Меривел. Ты клянешься, что все позабыл, но это не означает, что однажды ты не поползешь к ней униженно на коленях.
– Я только раз в жизни ползал на коленях и то перед королем, когда по неосторожности упал у его ног, – возразил я, занимая прежнюю позицию (хотя схожесть моей позы с положением Бэтхерста под столом была мне слегка неприятна). – Твое предположение, что я, находясь в здравом уме, буду ползать на коленях перед Селией, – полный бред, и не станем больше об этом говорить.
Сказав это, я заткнул Вайолет рот поцелуем, тем самым предотвратив дальнейшие излияния. Остаток вечера прошел исключительно приятно: внезапная вспышка ревности вызвала у Вайолет дикий и необузданный приступ чувственности.
Но, провожая Вайолет до кареты, я вдруг вспомнил Селию и задумался, где ее поселить, если она все же приедет в Биднолд. Если б в тот странный вечер моей свадьбы я не видел собственными глазами ее бесстыдно раскинутых ног и прильнувшего к ее лону короля, если б, сидя в чулане, я не слышал слетающих с ее уст воплей наслаждения, воплей африканской кошки, то решил бы, что Селия – непорочная девственница, скромница с непритязательным вкусом, не знающая, что такое страсть, девушка, которой по душе спальни, обтянутые муаром бледно-абрикосового цвета, украшенные темными гравюрами с изображениями рек и соборов. Однако к тому времени, когда карета с Вайолет растворилась во мраке и я перестал махать ей вслед рукой, решение было принято: в случае чего я предложу Селии поселиться в Золотой Комнате. Несмотря на поздний час, я разбудил слуг и заставил их зажечь свечи в этой комнате, решив как следует ее осмотреть. Если б не Вайолет, такая мысль никогда бы не пришла мне в голову. Ведь это она во время нашего вечернего свидания заставила меня вздрогнуть от мысли, что в моем доме может появиться жена. Однако на следующее утро мысль о Селии вновь перешла в тот уголок моего сознания, который я представлял в виде фистулы, только заполненной не гноем, а мраком, надежно укрывшим то, что я когда-то узнал.
И вот я стою в разорванных чулках, с окровавленной рукой и смотрю на мою бедную жену, она же с лестницы обернулась ко мне, и ее лицо говорит об огромном несчастье.
– Дорогая! – восклицаю я, быстро вытаскивая из кармана шелковый фиолетовый платок и торопливо обвязывая им руку. – Добро пожаловать в Биднолд. Почему не предупредила заранее? Я подготовился бы к твоему приезду.
– Мне не нужна торжественная встреча, – говорит Селия, голос ее звучит слабо, как у умирающей старухи. – Слуги проводят меня в мою комнату.
– Конечно, – говорю я запинаясь, – но и я могу это сделать. Тебе предназначена Золотая Комната…
Я уже перевязал руку, но, когда берусь за перила и собираюсь подняться по лестнице, вижу, как она отшатывается от меня, словно перед ней гадюка. «Не приближайся, – шепчет Селия, и вид у нее такой, что она вот-вот грохнется в обморок от отвращения. – Пожалуйста, не приближайся».
Я замираю на месте и ласково ей улыбаюсь. «Селия, – говорю я, вспомнив наконец ее имя, – не надо меня бояться. Мне ничего от тебя не нужно. Я всего лишь хотел проводить тебя в твою комнату, и, надеюсь, ее убранство и цвета хоть немного смягчат то горе…
– Меня проводят слуги. Где моя женщина, София?
– Что? – переспрашиваю я.
– Где моя женщина? Где София?
– Понятия не имею. Ты привезла ее с собой? Она твоя служанка?
– Да. Позови ее, пожалуйста, Меривел.
Я поворачиваюсь и смотрю на входную дверь. Два лакея, теснясь, вносят в дом кожаный дорожный сундук, заполненный, без сомнения, шляпками с горностаевой опушкой и туфельками из кожи тритона – подарками моего бывшего хозяина, влюбленного короля. Тут мои мысли принимают печальный оборот: я с грустью вспоминаю комплект полосатых столовых салфеток, которыми давно не пользуюсь, – они лежат в дубовом шкафу вместе с другим бельем. Поток грустных мыслей прерывает Пирс – он появляется в холле, тяжело дыша и сопя, как его мул.
– Пирс, – торопливо говорю я. – Ты не видел женщину по имени София?
Пирс только моргает. Большие глаза, крючковатый нос, длинная шея делают его похожим на одного из ведущих ночной образ жизни животных – они живут на деревьях, их еще называют сумчатыми (странное название).
– Нет, – отвечает Пирс. – Что стряслось, Меривел? Я чую беду.
– Ты прав, – согласился я. – Похоже, случилась беда. Но первым делом нужно найти служанку моей жены…
– Твоя жена приехала?
– Да. Вот она. Вернись к карете, Пирс, и скажи служанке, что ее зовет госпожа.
Пирс трет глаза старым плащом, словно желая убедиться, что похожая на призрак женщина в черном – та самая Селия Клеменс, которую последний' раз он видел веселой и смеющейся на ее свадьбе. Я уже собираюсь напомнить другу, чтобы он шел на улицу, но тут на пороге появляется некрасивая темноволосая дородная женщина лет тридцати пяти, она несет в руках два или три платья.
– София, – зовет ее Селия охрипшим голосом, – иди сюда!
София переводит взгляд с Пирса на меня; видно, что наш вид вызывает у нее омерзение, и она быстро поднимается по лестнице к хозяйке, простирающей к ней руки.
Рядом со мной неведомо откуда вырастает. Уилл Гейтс.
– Уилл, – поспешно говорю я, – пожалуйста, проводи мою жену и ее служанку в Золотую Комнату.
– В Золотую Комнату, сэр? – шепотом переспрашивает Уилл. – Может, в другую?
– Нет, – грубо обрываю я слугу.
Уилл озадаченно смотрит на меня, но, тем не менее, как вышколенный слуга – а он такой и есть, – идет к лестнице, поднимается по ней, проходит мимо женщин и дальше идет уже с ними, проявляя свою обычную сдержанную любезность. Следом лакеи несут тяжелые сундуки и коробки.
В тот день я больше не видел Селию.
После ужина, к которому вышли только мы с Пирсом, я спросил у повара: заказывали мои гости какую- нибудь еду? Только бульон и сливовый пирог, был ответ.
– Съели? – спросил я.
– Или они, – ответил пучеглазый повар Кэттлбери, – или их собака.
– Собака?
– Ну да, сэр.
– Какая еще собака, Кэттлбери?
– Мистер Гейтс сказал, что с ними собака, маленький спаниель, вроде того, что был у вас, сэр Роберт.
Как хитер король, с грустью подумал я, выходя, из кухни. В предчувствии расставания он дарит этот очаровательный живой подарок любившим его людям, дарит, чтобы быть уверенным в том, что любовь к нему не угаснет (как будто он в этом сомневается!) – на тот случай, если в них возникнет нужда. Бедняжка Селия!
