Молился, чтобы поскорее вернулся Пирс.
Молился, чтобы Бог послал Роберту силу встать и уйти, а Меривелу не позволил сделать то, к чему он стремился, – лечь на безумную женщину.
Прошло несколько мгновений, в течение которых я не двигался, и тут тихий голос позвал меня от дверей. «Я здесь, Джон», – отозвался я и, поднявшись, вышел вслед за другом на утреннюю прохладу. Было четыре часа утра.
Глава девятнадцатая
В Божьем доме
Позади «Уильяма Гарная» за низким заборчиком расположено кладбище. Когда я впервые приехал в «Уитлси», мне его не показали, но вскоре я сам его обнаружил– На нем пока шесть могил, их выкопали мужчины из «Джорджа Фокса», один из которых до того, как сошел с ума, был могильщиком: выкопанные им могилы – одна к одной, ровные и аккуратные.
Я спросил Амброса, отдают ли родственникам тела умерших в «Уитлси» мужчин и женщин для захоронения в местах, бывших когда-то им родными. На это Амброс ответил, что в случае обращения родственников труп, конечно же, положат в гроб и выдадут по первому требованию, но «мало кто обращается, Роберт, ведь в основном родные и так считают их мертвыми». Эти его слова, которые я часто вспоминаю, помогли мне уверовать в смерть Меривела и рождение Роберта. Но, увы, Меривелу время от времени становится до тошноты скучно в могиле, и тогда он шумно рвется оттуда. Боюсь, он так никогда и не успокоится, – разве что его по-настоящему похоронят (здесь в «Уитлси»?), и тогда с его могилы ветер будет доносить лишь шелест трав.
В то время как Амброс, Пирс и я приступили к вскрытию трупа женщины, найденной мертвой в «Уильяме Гарвее», группа мужчин под предводительством Эдмунда, вооружившись лопатами и кайлом, отправилась копать могилу. День опять выдался жаркий, и я видел, как над их головами вились тучи мух. Вид этих мух доводил меня до содрогания. Прошлой ночью, забывшись только под утро, я увидел во сне Фабрициуса, работавшего в своей крошечной анатомичке. Он был в дурном расположении духа, сердился на нас, студентов, говорил, что мы ничего толком не знаем, облепили его, как мухи – труп, и тянем из него знания.
В десять часов труп женщины уже лежал на столе в операционной «Маргарет Фелл». (Как я говорил, операционные есть во всех трех бараках, но в «Уильяме Гарвее» операции почти не проводятся: слишком уж там шумно, больные мешают, постоянно отвлекают.) Амброс, Пирс и я – все в кожаных фартуках – разрезали и сняли с женщины лохмотья – и некоторое время молча стояли, глядя на распростертое перед нами тело, отмечая раны и прочие отметины на теле.
Женщина была старая – за шестьдесят, с серой морщинистой кожей, тощими и дряблыми мышцами живота и конечностей. Лобок покрывали редкие седые волосы, такие же волосы кустились на подбородке и вокруг сосков.
Глядя на женщину, Амброс перечислял все то, что не вписывалось в норму, – воспаленный, кровоточащий пупок, синяки в области груди, Пирс же тщательным образом все записывал. Я подошел к изголовью, руками открыл челюсти женщины, осмотрел зубы – черные, разрушенные, зловонные, и громко доложил об увиденном Пирсу. Вид мертвого тела произвел на меня такое гнетущее впечатление, что я не удержался и сказал: «Не кажется ли вам ужасным такое положение вещей, при котором мужчина в наше время может добиться положения и богатства разными способами, он многое может предложить в обмен, женщина же может предложить только свое тело, а когда оно состарится, ей остается (какое бы положение она ни занимала) только зависеть от милости своего опекуна или мужчины, его замещающего?»
– У квакеров все равны перед Богом, – возразил Амброс.
– Знаю, – сказал я, – но в обществе все иначе. Там всех женщин после сорока ждет духовное или физическое обнищание.
– По этой и еще по тысяче причин, – сказал Пирс, – мы порвали с обществом. Ни Ханна, ни Элеонора никогда не «обнищают» в том смысле, какой ты имеешь в виду.
– Никогда, – эхом отозвался Амброс.
– Так что радуйся, Роберт, что теперь ты с нами, а не там, где был раньше.
Произнеся эти слова, Пирс хмыкнул и тем самым положил конец затеянной мной дискуссии. Он верит, что, когда говоришь, тратишь бесценное дыхание: «а ведь оно имеет предел, Роберт, оно не восстанавливается». Впрочем, я действительно отклонился от главной задачи этого утра – понять причину смерти старухи.
Никто ничего не знал о других ее болезнях, кроме старческой слабости и приступов безумия. Однако, вскрыв грудную клетку, мы увидели заскорузлое, все в струпьях, сердце, кровь в артериях и венах была темная и густая, как патока. Пирсу не потребовалось много времени, чтобы определить, что смерть наступила в результате остановки сердца из-за слишком густой крови. Мы с Амбросом согласились с таким заключением, и я почувствовал большое облегчение, что нам не придется вскрывать печень и кишки. Вскрытие было закончено, и Амброс ушел, предоставив нам с Пирсом зашить, обмыть и завернуть труп, приготовив его для погребения. Я взял соответствующую иглу из футляра с медицинскими инструментами. Пирс тем временем отмерил нить и вдруг неожиданно заявил: «Я боюсь смерти, Роберт».
Я удивленно посмотрел на него. Пирс всегда проявлял завидное равнодушие к этой важной теме – смертному жребию человека. Однажды, когда мы рыбачили в окрестностях Кембриджа, он свалился с деревянного мостика и чуть не утонул, запутавшись в водорослях, однако при этом не выказал ни страха смерти, ни благодарности за спасение: я бросил ему сеть и вытащил на берег. Я всегда думал, что он видит в смерти награду за свои земные благодеяния и аскетизм и, возможно, иногда даже ждет ее, устав от непосильных трудов.
Я уже приступил к зашиванию грудной клетки старухи и потому отозвался кратко: «Кто-кто, но чтоб ты боялся смерти, вот уж не думал».
Он только кивнул, показывая, что так оно и есть.
– Это началось недавно, с месяц назад – учти, Роберт, я только тебе это рассказываю, не хочу беспокоить остальных, – тогда я почувствовал некоторые необычные симптомы…
– Какие симптомы?
– Ну… этот мой катар…
– Это всего лишь катар.
– Ледяной пот на макушке…
– Такое бывает при насморке или катаре, Джон.
– Сильный кашель, удушье по ночам и невыносимая боль в легких.
– Боль в легких?
– Да.
– Невыносимая?
– Иногда я с трудом сдерживаю крик.
Мертвая плоть меж моих пальцев была холодна как лед, и такой же холод ощутил я в своем сердце.
Я внимательно посмотрел на Пирcа.
– Твои мысли о смерти вызваны этой болью в груди? – спросил я.
– Да. Потому что она не уходит. И ледяной пот тоже – несмотря на жару.
Я промолчал. Покончив с зашиванием, я вместе с Пирсом обмыл старую женщину, вставил ватные тампоны во все влажные отверстия и завернул тело в саван. Потом сказал: «Позволь зайти к тебе сегодня вечером после Собрания, я хочу осмотреть тебя».
– Спасибо, Роберт, – сказал Пирс. – А ты не проговоришься?
– Нет. Я буду молчать.
– Спасибо. Ведь все они хорошие люди. И я не хочу; чтобы они из-за меня потеряли сон.
Все утро меня мучили мысли о Кэтрин, мое влечение к ней – того гнусного свойства, когда отвращение не отталкивает, а еще больше возбуждает.
Теперь же, когда я узнал, что мой друг болен, все остальное улетучилось у меня из головы – я с нетерпением ждал вечера, надеясь, что после осмотра смогу успокоиться сам и успокоить его, обнаружив всего лишь признаки лихорадки, которая скоро пройдет.
