До него не доходило, что в рассеянном свете, при том, что проектор светит почти им в глаза, они абсолютно не в состоянии разглядеть выражение его лица. Он заставил себя поднять глаза. Даже в черно- белом изображении она была восхитительна. Такая хрупкая, но точеная фигурка, к тому же без единой из тех несообразностей, которые некоторые мужчины находят привлекательными: нет никаких выпуклостей, бугорков и кричащих выпирающих деталей того или иного рода. Таньси – высокая, стройная, а ее позвоночник еще не приобрел женской изогнутости. У нее тонкое лицо с большими, круглыми, глубоко посаженными глазами. Лэй часто вперял в них свой взор, пытаясь обнаружить глубинную нишу, а находил лишь веселье и невинность. А еще стыдливость. Скромность. Ее светлые волосы в черно-белой проекции на стене напоминали лунный свет. Конский хвост на снимке не был виден. Но если подойти к девушке совсем близко и положить ей руку на плечо, безмятежно улыбаясь и рассказывая что-нибудь, она, возможно, не заметит, как ты пробегаешь пальцами от эластичной ленты на голове до кончиков волос, и в это время грудь твою сжимает и теснит так, что становится трудно дышать, а вслед за тем начинаются другие, менее поддающиеся описанию физические изменения…
Снова заскрипели ножки кресла. Грузный человек обошел вокруг стола, не приближаясь к Лэю. Вместо этого он принялся расхаживать взад-вперед с пультом в руке, его силуэт врывался в фотографическое изображение на стене, и при каждом перемещении кадра браслет на его запястье вспыхивал. Вот Таньси плавает. Таньси на велосипеде. Таньси с двумя одноклассниками – на их лицах то ли раскатистый смех, то ли окаменевший вопль. Таньси на кухне в доме у матери, сидит в том же самом кресле, которое обычно занимал господин Лэй Фуго, когда мать Таньси, разведенная женщина, иногда терявшая присутствие духа, не могла усидеть дома и уходила прогуляться в ночь, оставив свою дочь на попечение любезного соседа…
– Зачем вы это сделали? – снова спросил шептун.
Его интерес словно усилился: сейчас он уже по-настоящему хотел знать ответ, правдивый ответ, причем до того, как закон определит приговор. Второй допрашивавший остановился, повернулся и взглянул на китайца, похоже ожидая ответа сию секунду. Когда, однако, этого не произошло, он опять принялся мерить шагами комнату, ступая в тишине, не потревоженной голосом Лэя.
Щелк! Щелк! Щелк!
Таньси в доме. Таньси во дворе. Таньси одна. Таньси в чьем-то окружении.
– Господин Лэй, будет лучше, если вы расскажете. Ведь суд неизбежен. – Шептун изъяснялся с беспредельным терпением.
Лэй понимал, что его не волнует, сколько времени займет вся процедура. Они будут находиться здесь, в этой убогой комнате без окон все то время, пока во внешнем мире, не имеющем о них представления, ночи чередуются с днями.
– А на суде это дитя непременно будет давать показания. Но ведь ей только десять лет от роду! В суде будет не менее ста человек. Там будут судья, присяжные, адвокаты. Кроме того, будут репортеры, куча репортеров! Конечно же, пригласят чиновников из министерства иностранных дел и комитета по делам содружества наций из Лондона. Пока наше дитя будет давать показания, вся эта публика будет глазеть на нее. – Шепот затих.
Лэй ничего не отвечал. Его внимание приковал снимок на стене. На нем Таньси прижимала к груди Мао-мао, эту ласковую игрушечную панду, подарок из Китая. Это он подарил ей панду. Он до мельчайших подробностей помнил этот случай. Как-то он сказал ей, что она – хорошая девочка, очень хорошая девочка и заслуживает подарка, только пусть обещает никому об этом не говорить. Вначале Таньси ничего не ответила. Но когда он показал ей мишку, голова которого высовывалась из полиэтиленового пакета, она улыбнулась, а Лэй почувствовал легкость в душе. Однако… ее безмятежная улыбка длилась лишь долю секунды. С тех пор она вряд ли сказала ему хоть слово. Она подолгу смотрела на игрушку, часто прижимала ее к себе, сажала ее между собой и ним, как… ну, скажем, нечто вроде щита… Но она не разговаривала, вообще не разговаривала больше с того дня. Даже когда его оставляли с ней наедине, а это случалось часто.
– В тюрьме, – вновь послышался шепот, – власти попытаются как-то уберечь вас от сокамерников. Но вам следует учитывать, что в этой стране в отношении преступлений такого рода существует определенное мнение. Осужденные убийцы и мошенники относят себя к более высокой категории, чем та, к которой вас причислят. Они сочтут своим долгом восполнить ту меру наказания, которую недодаст вам английский закон.
Громила положил пульт дистанционного управления на стол, подошел и встал позади Лэя. Китаец ощутил дрожь в теле. Он знал, что этот человек будет бить его. Наконец-то он даст волю своему ужасному бешенству. Лэй не пошевелился, чтобы хоть как-то защититься. Ничуть. Громила положил свою руку на лоб Лэю и решительно, но без злобы отвел ему лицо назад так, чтобы увидеть его глаза. В таком состоянии оба пребывали с минуту. В глазах, смотревших на Лэя сверху, не было ничего, кроме простого любопытства. Когда мужчина ослабил хватку, голова Лэя упала на грудь. Словно откуда-то издалека он услышал негромкую речь этого человека:
– В соседней комнате есть телефон. Это полиция… не будете ли вы любезны?
Лэю хотелось выкрикнуть: «Нет!» Мозг его приказывал это. Но вместо этого из него извергся вопль. Крик вибрировал во всем диапазоне тирольской рулады. Когда запас воздуха в легких истощился, Лэй набрал его вновь и заголосил опять. И так продолжалось минуту или более до тех пор, пока грубиян не подошел к китайцу и не ударил его, вначале правой, а затем левой рукой. Он постарался вложить силу в оба эти удара. Лэй оборвал крик. Он не выл и не стонал. Меньше чем за секунду он окончательно потерял самоконтроль. Обстановка изменилась так неожиданно, что само молчание, казалось, оглушающе загрохотало вокруг.
– Есть способ… – Этот шепот принадлежал уже хирургу, способному принести выздоровление: все впереди еще предвещало боль, но при этом появилась надежда на спасение. – Может быть, найдем способ…
– Все, что угодно. Все, что угодно. – Лэй бормотал себе в грудь, но хирург его услышал.
– Нас попросили… посредничать, можно сказать. Мы не из полиции. Мы стоим посредине между полицией и вами. Вы меня понимаете?
Лэй поднял глаза на обладателя монотонного шепота, который сейчас как эхо отражался у него в мозгу.
– Нам необходимо получить доступ к базе данных ГПСИ. Она строжайшим образом охраняется. Информация, которая нам нужна, хранится, в частности, вами в засекреченном виде. У нас нет дешифровального устройства. А у вас есть. Оно подсоединено к терминалу в вашей конторе на Гросвенор- гарденс. Для того чтобы подступиться к ней, нам требуется ваша шифровальная карта.
Сделка оказалась не из тех, что требуют предварительной разработки, тем более для человека, оказавшегося в состоянии, подобном Лэю.
Оба допрашивавших вышли – дверь распахнулась перед ними, как по волшебству, а затем мягко затворилась, оставив Лэй Фуго наедине с неподвижными взглядами Таньси и ее Мао-мао.
– У нас проблема. – Теперь голос Сэнгстера уже не звенел от бешенства, но в нем безошибочно угадывалась озабоченность.
– Какая? – спросил Прошин.
– А это имеет значение? – спросил третий человек.
Они сидели в комнате через две двери от «камеры», где оставили Лэя. Сэнгстер расположился напротив Прошина (теперь переставшего шептать), перед ними стояли чашки с кофе; третьим был бородатый и в очках представитель лондонской референтуры. Этот последний, по мнению Сэнгстера, слишком походил на Льва Троцкого. Именно этот «Троцкий» и поинтересовался, а стоит ли обращать внимание…
– Полагаю, да. Мы с вами орудуем в самом центре Лондона, СИС не в курсе, что мы здесь, полиция тоже не ведает об этом, ЦРУ понятия не имеет, где я…
– Вы чересчур беспокоитесь, Сэнгстер. – Троцкий посмотрел на свои ногти.
– Вам пора возвращаться назад к Лэю.
– Забудем о нем на минуту.
– Но вы должны понять и наши аргументы. – Прошин вовсю старался придать своему голосу
