— Может, я, а может, не я…
— Ты, конечно! Какой ты, Мишаня, храбрый! А ты с ним справишься? Он вон какой здоровый!
— А то нет! — совсем расхрабрился Мишаня. — Он еще меня не знает! Я поднимаю одной ручкой бревно, что у нас возле сарая лежит, Роза видела… Как начну! Меня лучше не затрагивай!.. А он слабый как муха!
Девочки помирали от любопытства.
— Мишаня, а можно мы придем посмотреть? Где это состоится?
— Около нашего дома, — сказал Гусь. — Валяйте, приходите, я вам скамейку вынесу.
— О-ой! Мы придем!
— Вы куда тележку везете? — поинтересовался Гусь.
— За мукой нас в город послали, — ответила Роза. — Был бы ты хороший мальчик, взял да и помог! Все равно тебе делать нечего.
— Делать-то есть что. Отец меня дожидается… — Гусь почесал затылок и махнул рукой: — Чего там! Подождет еще, что за важность. Дольше ждал! Залезайте обе в тележку, я вас покуда прокатну. Держись крепче, быстро поедем.
Девочки, хохоча, забрались в тележку, Гусь впрягся в оглобли, подмигнув дружкам, и понесся по дороге, топая ножищами, как конь.
КАК ГЛЕБ ПОМИРИЛСЯ С МИШАНЕЙ
Проснувшаяся Гусиновка занималась своими мирными делами и ни о чем не догадывалась.
В листве свежих зеленых деревьев верещали воробьи, радуясь наступающему веселому солнечному дню.
Со всех дворов слышалось бодрое кудахтанье: это куры приступили к несению яиц.
Петухан Курлыканыч вывел своих кур на улицу, на вольную травку, а сам стоял посреди дороги, горделиво озирался и время от времени кукарекал, вызывая на бой других петухов. Каждый раз ему откликался со своего двора Колюнька, достигший в кукареканье такого искусства, что Петухан Курлыканыч принимал его за другого петуха, незнакомого, хлопал крыльями и кукарекал снова и снова, сердясь, что противник все не идет схватиться с ним и помериться силой и храбростью.
Гусиновские собаки, сменившись с караульных постов, отсыпались после бессонной трудовой ночи.
Кошка Психея опомнилась от испуга и, растопырив усы, как Иван Тараканыч, сидела возле подворотни, наслаждаясь жизнью.
Малыши, нагруженные лопатками, ведерками, совками, ружьями и прочими необходимыми в их жизни принадлежностями, уже кое-где вышли и озирались спросонок, решая, за что первым делом приниматься…
С крайнего двора вышло стадо уток, крякающих все разом, и организованно, как школьники на экскурсию, направилось к реке.
За ними пошел Иван Тараканыч со складным стульчиком — выполнять свой мудреный режим.
Тетка Федотьевна сидела на лавочке, быстро работая спицами, а сама озирала улицу, поджидая кого-нибудь, с кем можно о чем-нибудь покалякать.
Аккуратистова мать на всю улицу ругалась с соседкой за повитель, дотянувшуюся до ее крыши, отчего крыша должна будто бы заржаветь.
Никто нипочем бы не догадался, куда направляются Мишаня с Огурцом: может, на пост коммунистического воспитания — репетировать пьеску «Зайка-зазнайка», а мажет, просто из дому послали их по важному семейному делу.
А в рукаве у Мишани был запрятан настоящий воровской ломик…
Сперва они имели намерение нарядиться в разбойничьи костюмы, да решили не связываться.
У беспечного Огурца вместо ломика оказалась железка от печки, которой не только ничего нельзя было оторвать, но при малейшем нажиме она сама гнулась во все стороны.
— Ладно, обойдемся моим, — пробурчал Мишаня, испробовав железку на своем заборе.
— Может, отложим? — с надеждой спросил Огурец.
— Вот еще! — рассердился Мишаня. — Из такого пустяка — опять жди… Я вон как загружен сегодня: трубки да еще драка эта… Отделаемся сразу, и все!..
Огурец так и приплясывал на ходу, так и озирался: видно, заранее у него пятки чесались — пуститься наутек.
Правду сказать, сам Мишаня тоже ощущал в коленках некоторую легкость.
Поход начался с плохой приметы.
Не успели Мишаня с Огурцом тронуться от Мишаниного двора, как Маринка, спозаранок дежурившая у щелки в заборе, крикнула:
— Вы куда пошли? Знаю! Скажу!
Огурец поднял с земли кусок тыквы и метнул в забор, но ничего уже поделать было нельзя.
— Закудакала на дорогу, ворона полоротая… — испугался суеверный Огурец. — Нужно три раза перевернуться через левое плечо, а то пути не будет!..
Уж если переворачиваться, то надо бы сразу, но тетка Федотьевна с той стороны улицы внимательно за ними наблюдала, и только через два квартала удалось отыскать безлюдное местечко и перевернуться, отчего сила этого обряда, конечно, значительно ослабла либо вовсе не подействовала…
— Может, вернемся? — опять спросил Огурец. — Все равно пути не будет через эту Маринку!
Но Мишаня твердо решил разделаться сегодня же со всеми своими обязанностями, свалив их с плеч, чтобы в дальнейшем жить спокойно, как все.
Маршруты бегства забыли, поэтому пришлось обходиться без них, как само выйдет.
— Бывает, по маршруту еще хуже бегать, — поделился своим богатым опытом Огурец. — Я раз бежал по маршруту, так чуть меня не поймали. Без маршрута я совсем у них с глаз скрылся. Запалились они, пошли шагом… Дай, думаю, следы запутаю. Для пущей верности. Ладно… Бегу по Крестьянской, через переулочек на Выгонную, с Выгонной сворачиваю еще в какой-то переулочек… выскакиваю, а они — и вот они! Прямо на них выскочил, в ихние лапы. Они про меня позабыли, идут, разговаривают, а увидели: ага! вот он!.. За мной!.. Они-то уже отдохнули, а я — нет… Вот в чем разница.
Очутившись у ограды РТС, Мишаня и Огурец обследовали все дыры, выбрали самую надежную и залезли во двор, заставленный старыми моторами. Они там стояли так давно, что кругом обросли бурьяном. Густой, высокий, он будто нарочно там вырос, чтобы в нем кто-нибудь скрывался.
А скрываться Мишане с Огурцом пришлось прямо сразу: значит, недоброе Маринкино кудаканье подействовало, а переворачиванье через левое плечо уже не имело той силы.
Только они приступили к осмотру первого мотора, выискивая, где там находятся годные трубки, как неподалеку появились двое чумазых шоферов, которые, громко разговаривая, что-то искали — возможно, тоже трубки себе.
Мишаня и Огурец нырнули в бурьян, залегли и притаились.
Прятаться в густом бурьяне, с одной стороны, хорошо: не увидят, а с другой стороны, плохо: самим ничего не видно… Не то ушли уже шоферы, не то заметили подозрительных ребят и подкрадываются, чтобы поймать.
Особенно волновался Огурец. На одном месте никак ему не лежалось: то он привстанет, как заяц на задние лапки, и выглядывает, то опять приляжет, а сам все шепчет:
— Повернули сюда… Остановились… Опять идут… Наконец он решил:
— Тут плохо… Я перейду! — и, пригибаясь, побежал в другой куст, который показался ему чем-то лучше. Через минуту и там ему не понравилось: он вздумал спрятаться под развалины автомобиля. Но под автомобилем оказалось совсем плохо, и Огурец побежал обратно в первый куст.
Больше он никакого места переменить не успел, потому что совсем близко послышался веселый голос:
