«тюремные пташки». Или им просто хотелось поиздеваться, чтобы вечно тыкать нас носом, что мы никакие не вольные птицы; чтобы мы постоянно помнили, что такое свобода? Вот о чем они думали, интересно?
Асендадо спрыгнул с койки. Его босые ступни ударились о линолеумный пол с тихим шлепком.
— Ты тут пока в непонятках, да?
Он сделал четыре шага к стальному унитазу без стульчака и приспустил свои белые казенные трусы, которые были ему велики как минимум на размер. Звук мочи, льющейся в металлический толчок, был похож на журчание дождевой воды в водосточной трубе. Волосы у Асендадо были пострижены очень коротко. Вот так, со спины, были хорошо видны линии у него на затылке. Там, где волосы уже никогда не вырастут. Глубокие шрамы.
Он подошел к раковине и тщательно вымыл руки. Потом наклонился над шкафчиком, который лежал на боку Но не так, как будто его опрокинули пинком. Шкафчик располагался строго по центру длинной стены.
— Куришь? — спросил Асендадо. — Нет.
— И не начинай. Здесь это дает преимущество, если не куришь. Многие парни тратят на курево треть Заработанных денег. Вот, смотри. — Он вынул из шкафчика аккуратно сложенные джинсы, расправил их и надел. Потом бережно выложил поверх шкафчика шестнадцать одинаковых кусков мыла, один за другим. Четыре ровных ряда по четыре куска. Рядом он положил шесть нераспечатанных пачек жвачки «Juicy Fruit» и четыре шоколадных батончика «Whisper». — У меня тут все: телефонные карты, чипсы, бритвы, расчески, дезодоранты. Но мыло смотрится лучше всего. — Он отступил на шаг, любуясь созданной композицией.
— Всегда кладу шкафчики на бок. Так удобней показывать всякие штуки. И когда все, что есть в камере, по высоте ниже пояса, камера смотрится больше. Здесь очень важно, как ты себя подаешь. Надо и самому выглядеть чисто и аккуратно и содержать свою камеру в чистоте и порядке. Это показывает, что ты себя уважаешь. А самоуважение — первый шаг к тому, чтобы тебя уважали другие.
Столовая располагалась в дальнем конце крыла. Еду подавали на блюдах с крышкой. Асендадо принес с собой немного туалетной бумаги, отмотанной от одного из пяти рулонов, которые и не предназначались для туалета. Он оторвал половину того, что было, и завернул в нее несколько кусочков хлеба, а вторую половину дал А, чтобы тот тоже взял себе хлеб.
— Всегда уноси с собой в камеру пару кусочков, чтобы съесть потом. Если их завернуть, они не зачерствеют. Ну, и вообще так аккуратней: крошек не будет, и все такое.
А подумал, что хлеб и так уже черствый; корочка одного из кусков, которые он взял с подноса, была вся в тонких прожилках плесени, словно в оплетке из варикозных вен.
Вдоль всех лестниц у них на третьем этаже были натянуты сетки, похожие на страховку в цирке: упругие сетки, чтобы поймать воздушного акробата, сорвавшегося с трапеции. Впрочем, они выдавались не так далеко вперед над лестничным пролетом: если бы кто-то решился прыгнуть, они бы вряд ли его остановили. А был уверен, что если очень захотеть, все получится. Если как следует разбежаться… Ему представлялось, как это будет, как может быть: вот он разбегается — ноги напряжены и готовы к прыжку — и бросается головой вперед, словно ныряет рыбкой, без страха, туда, за сетку. Мгновение он будет парить, как птица — всего лишь мгновение, пока отважный нырок не превратится в убийственное падение. На этой картинке он был красивым и цельным, он себе нравился: он был активен в своей неподвижности, когда на миг зависал в воздухе. Застывший навечно в положении исполненного решения.
Когда, уже потом, он спросил Асендадо насчет этих сеток, тот ответил, что сетки натянуты не для того, чтобы останавливать тех, кто захочет прыгнуть. Они натянуты для того, чтобы никого не сбросили вниз.
После завтрака их снова заперли в камерах. Всех, кроме А, которого отвели на встречу с личным куратором, ЛК. С человеком, к которому, по идее, он мог обращаться со всеми своими проблемами. У него, у куратора, были толстые обвисшие щеки, лоснящиеся от йота, и сальные редкие волосенки.
— Называй меня просто «сэр», — сказал он. — Я не хочу, чтобы заключенные знали мое настоящее имя. В этом мы с тобой похожи, — он невесело хохотнул. — Только не воображай себе всякого. На этом наше с тобой сходство заканчивается.
А заерзал на стуле и молча кивнул, не зная, надо ли отвечать, а если надо, то какого ответа от пего ожидают.
— Это твое досье в нашем крыле, вроде как служебная характеристика, — сказал куратор, раскрыв папку из плотной бумага с металлическими зажимами внутри, чтобы вставлять листы. Все, что ты делаешь, подшивается сюда. Пока что твое поведение не вызывает каких-либо нареканий. Разве что за последние сутки тебя избили и перевели в другое крыло. Постарайся, чтобы этого больше не повторилось, чтобы не создавать мне лишних хлопот. — Он положил открытую папку на стол, сложил руки на груди п посмотрел А прямо в глаза. — Я, кстати, читал твое полное досье. PI я знаю, кто ты.
А почувствовал, как тошнота подступила к горлу: только что съеденный завтрак и желчь. Во рту появился противный кислый привкус.
— Но я профессионал, и выполняю свою работу профессионально, — продолжал куратор. — Поэтому независимо от омерзения, которое ты у меня вызываешь, я буду с тобой обращаться в точности так же, как с остальными своими подопечными. Но среди наших сотрудников есть и такие, которые могут и не проявить понимания. И передать информацию другим заключенным. Я уверен, что ты отдаешь себе полный отчет о последствиях.
А кивнул.
— Из-за этого твое дело хранится у коменданта. Каждый, кому захочется его просмотреть, должен сперва получить разрешение руководства. Но поскольку это само по себе необычно, оно все равно, так или иначе, вызовет подозрения. — Он немного повысил голос. Сухо, почти сердито, куратор проговорил: — Мой тебе добрый совет: держись тише воды, ниже травы, чтобы никому из надзирателей не пришло в голову проверять твое досье. Тебе все понятно? Никаких драк, никаких жалоб, работать усердно и все-таки не чересчур усердно, слушаться надзирателей беспрекословно, но и не пресмыкаться, и тогда, может быть, ты когда-нибудь выйдешь отсюда относительно целым и невредимым. Понятно?
А снова кивнул.
— Не кивай, как баран. Говори: «Да, сэр».
— Да, сэр.
— Тут у нас все сидели, вся эта мразь: Крыса, Паук, Метка, Сафари, все знаменитости, так сказать. Все прошли через Фелтхем. И знаешь, что? Они ничем не отличались от обычных мелких воришек. Но ты с твоим этим приятелем… вы учинили такое… это действительно была трагедия в масштабах страны. И не заставляй меня пожалеть ни на секунду, что я помогаю тебе здесь скрываться.
— Он скривил губы, словно хотел показать А, как будет выглядеть его рот, перекошенный в ярости. — Потому что иначе тебя разорвут на куски.
А уже в следующую секунду его лицо вновь изменилось. Он закрыл папку и отодвинул ее на край стола.
— Да, вот еще что: по распоряжению коменданта, ты продолжишь встречаться с психологом, раз в месяц. И, похоже, мне придется еще отвести тебя к стоматологу. Есть такие-то просьбы, вопросы?
А посмотрел на куратора. Тот перегнулся к нему через стол и улыбался — нарочито радушно, как будто ему было не все равно. Ему было до лампочки, А это знал. Но он знал и другое: больше помощи ждать неоткуда.
— Не знаю, получится у меня или нет, — сказал он наконец. — Вряд ли я выдержу столько лет. Я не представляю, как я это выдержу.
— Без проблем, — куратор вновь рассмеялся, все так же невесело. — Просто надо стараться. — Он нажал на кнопку, которая открывала дверь. — Надо очень стараться.
I как в Insects
Что мухи для мальчишек[19]
Когда развлекаешься, время летит незаметно. Когда ты молод. Дни буквально летели, когда А и В
