интересуется, что ему надо. Собственно, ничего. Просто увидеть ее. Конечно, он ей не скажет прямо сейчас, но она сразу поймет, что что-то в нем изменилось. Она увидит его лицо и поймет. Он спросит, можно ли будет прийти к ней сегодня вечером. Он купит вина. Нет, не надо вина. Она должна видеть, что он рассказывает ей всю правду лишь потому, что он ее любит и полностью ей доверяет. А потом они будут говорить всю ночь до утра — так, как он в жизни ни с кем еще не говорил. Он будет предельно с ней откровенен, он раскроется полностью, как никогда и ни с кем, и она все поймет, потому что так и должно быть. Может быть, этот ночной разговор станет вершиной их отношений. Терри любил повторять, что ничто не делается просто так. Всему есть свои причины.
Дейв говорит:
— Она, кажется, заболела. Плохо себя чувствует. Отпросилась домой. — Дейв кривится и трогает пластырь на шее. Должно быть, порезался, когда брился. — И вообще, у меня тут не агентство эскорт-услуг. Так что топай работать и никогда больше не заходи в офис в грязных ботинках.
Узнав, что Ракушка заболела, Джек испытывает странное облегчение. Он все ей расскажет, но только, когда она выздоровеет. Так что у него есть два-три дня, чтобы подумать и подобрать правильные слова. Как рассказать человеку, близкому человеку, о подобных вещах? Джек не знает. Наверное, вообще никак. Но рассказать надо. И если Ракушка действительно заболела, этим, наверное, и объясняется, что утром она была не в настроении. А то Джек уже испугался, что она злится на него. Вернувшись к микроавтобусу, он просит Криса подвезти его после работы к ней.
Уже потом, когда Крис уже отъезжает, до Джека доходит, что надо было купить ей цветов или чего- нибудь вкусного. Ну, чтобы порадовать. Впрочем, думать надо было раньше.
Он звонит в дверь, но Ракушка не отвечает. Он звонит снова. Слышит звенящее эхо звонка — там, внутри, где все тихо. Никакого движения за занавесками. Занавески слегка раздвинуты, и Джеку видно, что столик в прихожей, куда Ракушка обычно кладет свою сумку, и крючок на стене, куда она вешает ключ, пусты. Она, наверное, поехала к маме или, может, к подруге. А это значит, что Джеку придется идти домой. Пешком. И достаточно долго. Хотя, с другой стороны, ему есть, о чем подумать. Он смотрит на небо. Похоже, что будет дождь. Но не прямо сейчас. И, может, за время прогулки с ботинок собьются остатки вчерашней грязи.
S как в Sand
Замки из песка
Он повсюду, песок. Он везде. В ботинках, в тарелке с едой, в кровати, в ушах. Иногда ему кажется, что песок проникает в голову — через уши. Тогда он сует в ухо палец и пытается выковырять песчинки, но лишь пропихивает их глубже. Как их оттуда достать? Да никак. Скоро они доберутся до мозга, острые и царапучие. Стекло делают из песка. Со временем тебе начинает казаться, что ты сам — из песка. Хорошо хоть на время выбраться из Кувейта, думает он. Пусть не надолго, пусть только в отпуск. Сбежать от песка.
Впрочем, здесь так же жарко. Даже еще хуже: из-за влажности. И в Кувейте у него хотя бы был кондиционер. Он ложится на подушку, смотрит на медленное гипнотическое кружение вентилятора под потолком. Наволочка липнет к вспотевшей шее. Ему сонно, глаза закрываются. Он засыпает.
Проснувшись, он чувствует темноту. Еще не открыв глаза. Сейчас ночь. Хорошо. Для того он сюда и приехал. Он встает, принимает душ в отделанной белым кафелем ванной, намыливает брюхо, «наросшее» после сорока. Впрочем, оно не такое и страшное, пузо. Бывает и хуже. Он надевает легкие летние брюки и рубашку с коротким рукавом; простенько, но со вкусом. Элегантно и стильно, но не чересчур. Выглядеть слишком богатым, оно ни к чему. То есть не то чтобы он слишком богат, и даже просто богат, без «слишком», но зарплату в Кувейте платят в долларах США, а у доллара очень неслабый обменный курс в отношении к таиландским батам.
— Tuk-tuk, Patpong, — говорит он портье за стойкой, исчерпав тем самым почти весь свой словарный запас тайского языка, и изображает жестами, как будто крутит воображаемый руль.
Мужчина кивает, говорит что-то мальчику, который обычно сидит в уголке, и может быть, а может и не быть его сыном. Его, в смысле — портье. Мальчик встает, выходит наружу и бежит в конец улицы: позвать одного из таксистов на трехколесном мотоцикле.
Он вспоминает то время, когда его сыну было столько же лет, сколько этому мальчику. Как раз незадолго до того, как все стало не так. Стало плохо. То есть, еще хуже. Совсем плохо. Хуже некуда. Предполагается, что взрослая жизнь — это вроде как награда для тех, у кого было поганое детство. Но для его сына это было, опять же, не так. Наверняка. Да и как же иначе? После стольких-то лет в тюрьме. Если долго валяешься на помойке, нельзя не испачкать одежды.
Тук-тук подъезжает к входу в отель и пытается развернуться на узкой улочке. С обеих сторон вдоль тротуара тянется рифленый железный заборчик. Это не самая лучшая улица в городе. Он даже не знает, почему он опять поселился в этом отеле. Просто он был здесь однажды, и здесь, в общем, неплохо: дешево, относительно чисто и вполне даже прилично. Во всяком случае, собираясь в Бангкок, он точно знал, что получит за свои деньги. Какая-то определенность — она всегда радует.
На улицах полно машин, хотя уже вечер, одиннадцатый час. Тук-тук, раскрашенный желтым под нью- йоркские такси, лавирует между машинами, проезжая в зазоры, в которые, кажется, не пройдет даже велосипед. Ему возмущенно бибикают, и он тоже бибикает непрестанно — не столько для предупреждения о своих маневрах, сколько из принципа: вы мне гудите, и я тоже буду гудеть. Это чистой воды лихачество. Ехать недалеко, и пассажир никуда не торопится. У него впереди вся ночь.
Ночью в Потпонге народу не меньше, чем днем. На тротуарах стоят лотки, уличные торговцы наперебой предлагают туристам «подлинные» изделия народных промыслов и товары якобы от лучших мировых производителей — причем, туристы, конечно же, знают, что это подделки, и торгуются за каждый пенс, пфенниг и франк. Он пробирается сквозь шумную толпу, стараясь держаться поближе к зданиям, где манящие вывески баров соблазнительно мерцают неоном всех цветов радуги. И не только вывески: молоденькие зазывалы ярко выраженной тайской внешности стоят у дверей, хватают прохожих за руки, пытаются затащить внутрь.
Красивые девочки, только красивые девочки. Свеженькие студентки. Чистые девочки. Особенное представление. Особые апартаменты. По специальной цене. Тайский массаж, непременно попробуйте. Эй, англичанин. Вы англичанин?
Он не может понять: Откуда они знают? В этом «континентальном» наряде, с таким сильным загаром… как они определяют, что он англичанин?
— Потом, все потом, — бормочет он на ходу. Он знает, куда ему нужно. Там, чуть дальше по улице. Свернешь направо — и выпивка сразу дешевле. Он пришел сюда не для того, чтобы таращиться на девчонок. Вернее, не только для этого.
Бар точно такой же, каким он его помнит. Зазывала на входе жмет ему руку. Не потому, что узнал его, нет. Скорее, из благодарности, что вот зашел посетитель, которого даже не пришлось уговаривать. Он заказывает виски «Меконг» — сразу бутылку — и кока-колу. Вот так все и бывает. Как говорится, места знать надо. Чуть дальше по улице — и цены снижаются вдвое. Выбор напитков отменный, и особенно — по сравнению с мрачными, полуподпольными питейными заведениями в поганом исламском Кувейте. Барная стойка сделана явно из пластика, но смотрится, словно из дерева — из-за грязи и тусклого освещения. Табуреты у стойки тоже видали лучшие дни; их бамбуковые ножки облезли, сиденья продавились под совокупной тяжестью сотен и сотен дородных задниц обрюзгших уродливых павианов. Он усмехается про себя. По крайней мере, он не заблуждается на свой счет. Он знает, что он павиан и есть. Он знает, что девушкам он не нравится, что он им нисколечко не интересен. Им интересны только его деньги. И сейчас он кого-то подцепит, и заплатит за то, чтобы она составила ему компанию: купит ей выпить, и даже, наверное, не раз. И ей, и себе. А потом снова заплатит, уже после секса. Они проститутки. Это отнюдь не восточное гостеприимство, как утверждают некоторые клиенты, полагающие себя знатоками местной культуры. Они проститутки, а он — павиан и скотина, и он вовсе не делает этим девушкам одолжения, когда платит им за любовь, как, опять же, считают некоторые любители одноразового интима. Разве только в том смысле, что
