Дороже всего стоят дети младше двенадцати, которые чистые и здоровые. Он — не наивный турист. Он знает, что здесь творится. Он понимает, что этим девочкам в баре еще повезло. Но все равно он — скотина. И он это знает. Он давно не питает иллюзий. И на свой счет — в том числе.
Теперь она ходит по краю сцены, демонстрируя посетителям пустую бутылку. Она похожа на Дебби МакГи с остекленевшим, застывшим взглядом и кожей песочного цвета. Она опять приседает на корточки и выливает в бутылку все, что раньше всосала. На дощатую сцену не проливается пи единой капли. Держа бутылку над головой, она идет к дальнему краю сцены. Идет, словно прогуливаясь по пирсу.
Пирс в Хартлпуле. Они вдвоем под дождем. Стоят, тесно прижавшись друг к другу. Он набросил ей на плечи свою куртку. У обоих песок в волосах. Он спросил ее кое о чем. И она поцеловала его в ответ, что означало: Да.
Зрители хлопают. Три толстяка-азиата кричат «браво». Он отпивает еще виски. Надо бы разбавлять его колой, но колы как-то не хочется. Кто-то из официантов подает женщине руку, помогая спуститься со сцены. Как будто она настоящая леди (пусть и без трусов) и не может самостоятельно спрыгнуть с высоты в два фута. Хотя, может быть, если она спрыгнет сама на таких высоченных шпильках, больше похожих на пыточный инструмент, она сломает лодыжку и не сможет выступать. В стародавние времена беглым и пойманным рабам ломали лодыжки — то есть, специально увечили, чтобы они не могли убежать снова. Эти девушки никуда не сбегут. И не только из-за неудобной обуви. Просто им некуда бежать.
Его мальчик всегда убегал. Лишь на суде он узнал, что его сын месяцами прогуливал школу. Почему он не мог попросить помощи у отца? Да потому что отец должен был сам все понять. Отец должен был догадаться, что что-то не так. А он даже не был уверен, что это его сын. И мучался все эти годы, носил в себе эту горечь, словно какого-нибудь паразита, который сидит в кишках и питается дерьмом.
Он хорошо помнит тот день, когда это случилось. Когда он понял. Он заглянул в глаза сына и на мгновение увидел в них своего собственного отца. И все стало ясно. Да, это его сын. Бесспорно. Лихорадочно подбирая слова, которые совершенно не подходили, шаркая ногами, обутыми в лучшие туфли, по мокрой траве, он понял, что да, это его ребенок, его плоть и кровь, но было уже слишком поздно. Слишком поздно, чтобы сказать ей, что он ошибался, чтобы извиниться за свои подозрения, о которых она даже не знала. Слишком поздно, чтобы обнять сына и сказать, что он его любит. Сказать так, как надо. Чтобы сын понял, что это не просто слова. Расстояние между ними — всего один шаг. Но шаг длиной в долгие годы. Потому что до этого столько всего случилось. Было и прошло. Ему хотелось обратить время вспять, вернуть безвозвратно потерянные минуты, часы и годы, чтобы начать все сначала, уже вместе с сыном, со своим сыном. Но он не знал, как это сделать. Вместо этого он пожал сыну руку А потом просто смотрел, как тот садится в машину, сопровождавшую катафалк, с кем-то другим. И уезжает. Опять убегает.
На сцене готовится новое представление. Официант раздает посетителям воздушные шары. Он тоже берет один, красный, и надувает его, как и все остальные, сидящие в баре. Его самого удивляет, как легко он завязал «хвостик»; раньше это давалось ему с трудом и всегда раздражало. Надутый шарик он ставит в чистую пепельницу на стойке. Девушка на сцене достает пригоршню дротиков и короткую трубку, чтобы плеваться. По залу пробегает тихий шепоток. Он уже видел этот номер и знает, куда она поместит трубку. Впрочем, никто вроде бы не удивляется. Она полностью голая, только в теннисных туфлях. Ее маленькие острые грудки торчат вертикально вверх, когда она приседает на корточки и отклоняется назад, опершись об пол одной рукой. Другая рука будет нужна для того, чтобы направлять трубку. Теперь понятно, почему она в теннисных туфлях. Стреляет она мастерски. Дротик летит в первый шарик, шарик лопается, зрители аплодируют. Девушка поворачивается, вертясь на опорной руке, и одновременно перезаряжает трубку. Иногда она промахивается, но в большинстве случаев попадает с первого раза. И вот уже все шары лопнуты, остался последний: его шар, самый дальний от сцены.
Она поворачивается к нему. В другой ситуации ее поза была бы возбуждающей, но абсурдность того, что она сейчас делает, как-то не вяжется с возбуждением. Он берет шарик в руки. Если играешь, играй по правилам. Он держит шарик на вытянутой руке. Она стреляет. Ее лицо остается таким же пустым и бесстрастным, как у красивой куклы. Теперь он держит в руке лишь кусочек резины, который когда-то был шариком. Так всегда и бывает: вот у тебя что-то есть, а потом — бабах! — и остается лишь порванная оболочка.
В тот день он сделал ей предложение. Но сначала они целый день строили замки из песка. У них получился целый песчаный город, песчаная страна. Она рассказывала ему о людях, которые живут в этом городе, показывала, где чей дом. Где там пекарня, а где — дом мэра. Она построила из песка казармы для песчаных солдат, которые стояли у рвов и на городских стенах, храбро сражаясь с приливом. А на самом высоком холме стоял дом, в котором жили они. Это был не самый красивый и не самый большой дом в городе, потому что она сказала, что ей это не нужно. Это был дом, самый дальний от моря. Он стоял в самом безопасном месте. Но, в конце концов, волны смыли и его тоже.
Т как в Time
Учитель жизни и кроссовки
Со временем выяснилось, что у А и Асендадо было немало общего: отцы у обоих работали за границей, матери — умерли.
Отец Асендадо был испанцем, отсюда — и странное имя. И еще у него были три старших сестры, которые часто приходили его навещать.
— Мне не хватает девчонок, — говорил Асендадо. — И дело не только в сексе. Мне не хватает их смеха, их мягкости. Картинки этого не дают.
Стены их камеры были сплошь покрыты картинками: вырезками из журналов, которые Асендадо приклеивал зубной пастой. В их отделении Асендадо был порно-бароном; у него было шесть порножурналов, которые он за определенную плату сдавал желающим на ночь, взимая солидные штрафы за испачканные или порванные страницы. Картинки из этих журналов он на стены не клеил, и не только из практических соображений, чтобы не портить товар. Фотки на стенах были не столь откровенны: они только дразнили, но не травили.
«Не усложняй себе жизнь, когда все и так сложно» — это был его девиз, его главное правило, которым он руководствовался буквально в каждом аспекте тюремной жизни. Он научил А получать сознательное удовольствие от каждого принятого решения. Какую радиостанцию послушать, в какую сыграть карточную игру. Он говорил: чтобы сохранить рассудок, старайся держать под контролем все, что можно держать под контролем.
Не пытайся бороться с тем, что от тебя не зависит, чтобы лишний раз не обломаться. Сосредоточься на мелочах, которыми ты в состоянии распорядиться по собственному усмотрению.
В отделении Асендадо уважали и не потому, что боялись, хотя он с самого начала поставил себя так, что все сразу же уяснили: на чужое он не посягает, но за свое будет драться, и драться жестоко. Его уважали за то, что он знал, как улаживать разногласия, и всегда помогал другим, если по делу, и снабжал все отделение всякими необходимыми штуками. У него было то, в чем нуждались другие. Он принципиально не связывался с наркотой, не хотел заморачиваться на делах, связанных с конкуренцией, разборками и спекуляцией. Порножурналы, закуски, средства гигиены — вот это было как раз по нему. А тоже вносил свою скромную лепту из скудного еженедельного денежного довольствия в общую с Асендадо кассу, чтобы закупиться товаром для последующей перепродажи страждущим. И не только ради доли в прибыли, а чтобы поучаствовать в рискованном, в общем-то, предприятии. Чтобы хоть чем-то заняться. И закрепить дружеские отношения с сокамерником.
Асендадо не проявлял любопытства и не расспрашивал А о его жизни до тюрьмы. Это было еще одно правило из тех, которые он установил для себя: не приставай к человеку с расспросами, не лезь в душу. И А был очень ему благодарен за это, потому что при таком положении дел ему не приходилось говорить неправду. То есть, конечно же, приходилось. Так или иначе. Но вся неправда, которую он говорил, была мелкой и ровной — как его новые зубы.
Кстати, о зубах. Стоматолог приехал прямо в тюрьму. Ему отвели один из кабинетов в
