Но рядом с отвязанным В, который, похоже, вообще ничего не боялся, он как-то утратил всегдашнюю бдительность.
— Пойдем там, — сказал он, стараясь утянуть друга в ближайший проулок.
Но В не врубился. Не расслышал настойчивой нотки в голосе А.
— Да прямо же ближе. — Он предложил А жевательную конфету «Opal Fruit».
А потом стало уже слишком поздно. Их заметили. Трое мальчишек двинулись в их сторону.
— Что-то в школе тебя не видать, — сказал один из них.
У А внутри все оборвалось. Его охватило пронзительное ощущение безнадеги. Да, они заговорили вполне нормально. Но это было всего лишь вступление к очередной порции издевательств. С ходу иди чуть-чуть погодя, все равно боли не избежать. И больше всего ему было обидно, что это случилось именно сегодня. В такой замечательный день, когда ему было так хорошо. А теперь В увидит, как с ним обращаются, и станет его презирать. Может быть, даже присоединится к его мучителям.
— Можно подумать, что ты от нас прячешься. Ты что, больше с нами не дружишь?
— А у него теперь новый дружок. Да, говно па лопате?
— И как зовут твоего нового друга? Чего молчишь, недоумок? У него вообще имя-то есть?
Вся троица рассмеялась недобрым, жестоким смехом, не предвещавшим ничего хорошего.
Наверное, А все-таки попытался бы убежать, но его одноклассники уже перекрыли пути к отступлению. Оттеснили их с В к стене.
В медленно оглядел этих мальчишек, которые были старше его на год. Вытянув шею, как ласка, почуявшая добычу, он обвел взглядом их лица. Может быть, уже тогда они заподозрили что-то неладное. Поняли, что связались не с тем недоумком.
— Ладно, ты, мелкий, давай проваливай, — сказал один из троих. — Ты нам не нужен. Нам нужен он.
Обычно драки среди детей до десяти начинаются с пробы сил. Но тут никаких предварительных выступлений не было. Никто никого не толкал, не хватал за грудки. Никто не выдал обычного предупреждения: «Вот щас как дам больно». В просто ударил противника по лицу. Кулаком, со всей силы. Вложив в удар всю массу тела. Как учил его брат. Как делал брат. Мальчик упал на колени, и В ударил его еще раз, по затылку. Второй мальчик не успел даже как следует замахнуться, как В врезал и ему тоже. Прямо в глаз, потом — по горлу, и снова в глаз. Мальчик пронзительно закричал и упал на спину. Третий не стал дожидаться, пока до него дойдет очередь, и сбежал. В принялся пинать мальчишку, лежавшего на асфальте. Самозабвенно, жестоко. Не глядя, куда попадают удары. А ему помогал, упиваясь безудержной злобой своего нового друга, заражаясь его отвязанностью и чувствуя себя под защитой. Это было волшебное ощущение. Мальчик, которого они пинали, плакал и умолял: хватит, больше не надо, остановитесь.
Да, они остановились. Уже потом.
А из десятка проехавших мимо машин не остановилась ни одна.
А давно уже не чувствовал себя таким счастливым. За ужином мама заметила, что он сегодня в приподнятом настроении. Той ночью он спал как убитый. Впервые за несколько месяцев. И проснулся в радостном предвкушении новой встречи с В.
В, когда лег в постель, попробовал почитать книгу гимнов, которую слямзил в церкви. Но не понял и половины слов. Читать он умел, но с трудом: понимал только самые распространенные выражения и слова и мог написать свое имя. Слово «пес» — DOG — он выучил одним из первых, а в этой книге он нашел слово, которое было его полной противоположностью. Не «кот», а «Бог». GOD.
Почти до утра В просидел над книгой, зачеркивая всех «Богов» и с трудом выводя над ними свое собственное имя. В не верил в Бога. Брат сказал ему, что Бога нет — в ту злосчастную ночь, когда В глотал слезы и просил доброго Боженьку ему помочь. Бог ему не помог, так что, наверное, брат был прав. Хотя, может быть, что-то от той прежней веры еще оставалось, а иначе кого он пытался обидеть, чиркая в книге своей черной ручкой, которую сжимал в неумелой руке, так что пальцы сводило от боли? Может быть, В тоже чувствовал эту великую силу. Силу собственной злости. Что-то от пламенной, всепоглощающей ярости того, первого, бунтаря, восставшего против Создателя. Или, может, он просто пытался взять Бога на «слабо», чтобы тот рассердился и хоть как-то себя проявил.
С как в Coast
Ты видишь море?
Джек постепенно осваивается, обретает уверенность. Он уже месяц, как на свободе. В тюрьме время шло медленно, как будто вообще и не шло. Каждый день — одно и то же. Дни сливались в один долгий день. А теперь все иначе. Каждый час — он совсем не такой, как другие. Джек, привыкший к строгому тюремному распорядку, немного растерян. Он придумывает для себя маленькие ежедневные ритуалы, пытается соблюдать хоть какое-то подобие режима. Это как плот посреди бурного моря. Ему очень нравится это море, этот невероятный простор; он вбирает его в себя, дышит пьянящей соленой свежестью и никак не может надышаться.
И еще ему нравится гулять по городу рано утром, когда все цвета еще блеклые и как будто размытые. Он часто встает в шесть утра — вот как сегодня — и выходит на улицу, чтобы пройтись до газетного киоска. Воздух, прохладный и влажный, встречает его, словно радушный хозяин: Добро пожаловать в новый день. Он перебирает в кармане мелочь, монеты по фунту, увесистые кругляшки — такие же обнадеживающие, как и его собственные яйца. Это последние деньги из тюремной «получки». Завтра Джеку дадут его первую настоящую зарплату за две недели: зарплату в фунтах, не в пенсах.
Киоскер расставляет на стенде газеты. Вид у него абсолютно отсутствующий: он, как обычно, витает в мечтах. Он рассеянно улыбается Джеку, своему новому постоянному покупателю, и дает ему «Star». Не «Sun», нет. Только не «Sun», никогда в жизни. Несмотря на свое обещание не зацикливаться на плохом, Джек не может простить «Sun» их купонную кампанию за продление срока его заключения, которая прошла на «ура». Он дает киоскеру фунт, забирает сдачу и уходит, оставляя задумчивого продавца наедине с его мыслями.
Джек кивает: «Спасибо», — и машет рукой водителю машины, который остановился, чтобы пропустить его на пешеходном переходе. Казалось бы, мелочь: человек переходит дорогу, вежливый водитель его пропускает — но для Джека это событие, которое помогает ему прочувствовать свою сопричастность к людскому сообществу. Он замечает небольшой чистый участок на багажнике машины, где раньше была приклеена какая-то штука в форме рыбки. Интересно, что это было, думает Джек. И знает ли водитель, что этой штуковины больше нет.
За завтраком, состоящим из тоста и чая, Джек просматривает газету. Сегодня о нем нет ни слова. В течение этого месяца в прессе периодически возникали дискуссии насчет его освобождения. Джек очень надеется, что теперь все уже улеглось. Может быть. Он открывает третью страницу. Она симпатичная. У нее светлые волосы и лицо в форме сердечка. Стройные ноги, узкие бедра. Ребра слегка выпирают, потому что она глубоко вдохнула, чтобы втянуть свой маленький женский животик в момент, когда щелкнул затвор фотоаппарата. Ее грудь — настоящее произведение искусства, которое мог бы создать только мужчина, для услаждения взора других мужчин. Две золотистые, мягкие округлости, невероятно высокие, крепкие, налитые. Глядя на это чудо, Джек особенно остро осознает, что он еще девственник.
Завтрак — единственный пункт ежедневного распорядка, когда все может сбиться. Это когда Келли дома. Джеку нравится Келли, но он любит завтракать в одиночестве, чтобы спокойно собраться с мыслями и подготовиться к предстоящему дню. После завтрака он умывается и бреется. Бритва, которую ему выдали в тюрьме перед освобождением, уже затупилась, и в нарождающемся потребительском порыве Джек решил не менять лезвие, а купить себе новую бритву.
Он перебирает в уме все известные марки. Wilkinson Sword, как-то уж чересчур по-армейски; Gillette — лучше для мужчины нет; Sensor; Mach 3; мне так понравилась эта бритва, что я купил всю компанию; Bremington; Reminton. В первые годы ему разрешали смотреть телевизор. В доме, которые не был его домом, но все же казался почти что домом по сравнению с тюрьмой.
