А когда люди побежали выполнять его приказание, накинулся на них за то, что они шумят. Разве они не знают, что публика уже собралась и в зале слышно каждое слово?
Я поднял с полу красивое золотое платье. Я был уверен, что они не найдут Кит. Она спрячется так, что ее никто не разыщет. Но костюм надо срочно передать ее дублеру, Дику Прайору.
Возвратился взбешенный Бербедж.
– Надевай эту штуку, – приказал он.
– Я? Но я… Играть должен Дик Прайор…
– Надевай, тебе говорят! Прайор смылся, как только увидел, что Киркстоун на месте. Откуда ему было знать, что он понадобится? Полчаса назад Киркстоун выглядел, как огурчик. Ты знаешь роль?
– Да, сэр, но…
– Тогда хотя бы произноси слова. Сделай милость, произноси слова! – Он с трагическим видом поднес кулак ко лбу. – Это все, что от тебя требуется. Пьеса погибла. Счастье, если сегодня не спалят наш театр.
Услужливые руки помогли мне надеть костюм Джульетты, прикрепили парик, накрасили губы и щеки и попытались сотворить чудо: сделать меня прекрасным. Сквозь сукна кулис мы слышали, что спектакль начался и что все идет гладко.
На мое плечо легла рука Шекспира. Он был бледен, но по его лицу нельзя было прочесть, как он расстроен.
– Не волнуйся, – шепнул он. – Помни, что играть ты умеешь. А когда нет солнца, приятно взглянуть и на луну.
– Я буду стараться изо всех сил, – ответил я.
Близился момент моего выхода.
– Где моя девочка? Где Джульетта? – услышал я голос кормилицы.
Я подобрал юбки и, проскользнув через дыру в заднике, услышал свой собственный голос, который стал звонким и высоким:
– Я здесь! Кто зовет меня?
Шепот удивления и разочарования пробежал по залу. Это больно уязвило мое самолюбие. Ладно, я докажу им, что тоже умею играть. Готовый бросить вызов шепчущимся джентльменам в креслах, я гордо вскинул голову и взглянул прямо в глаза… сэру Филиппу Мортону.
Глава десятая
«Это сэр Филипп!»
Он сидел передо мной в алом бархатном камзоле, положив одну черную ногу на другую, и посасывал трубку, зажатую в тонких губах, окаймленных золотой бородкой.
В его холодных голубых глазах появилось выражение удивления, но не потому, что он меня узнал: как и все другие, он был неприятно поражен, убедившись, что Джульетту играет не тот красивый мальчик, о котором говорил весь город.
Он не узнал меня… пока.
Но за время долгого представления не подскажет ли ему память, кто перед ним? Что, если моя походка и характерный камберлендский выговор вызовут смутные воспоминания? Ведь это будет катастрофа.
«Надо продолжать, – подумал я, – надо надеяться, что все обойдется. Парик, грим и платье с кринолином преобразили меня; я совсем не похож на мальчика, которого он видел на горе при свете зари и за которым гнался в пенритской гостинице».
Я часто присутствовал на репетициях, где Кит всегда играла с таким подъемом и вдохновением, как будто она была настоящая, живая Джульетта, а не актриса Кит Киркстоун. Так играть я не смог бы даже во имя спасения собственной жизни, но Шекспир был прав, когда подметил, что у меня есть дар подражания. Я хорошо помнил, как читала Кит ту или иную строку, отдельные слова, на которых она делала ударение, все модуляции ее голоса. Я изучил все ее движения, выражение лица в определенные минуты, помнил, как она поднимала руки, мяла платок или хватала кинжал в конце пьесы.
Моя Джульетта была зеркальным изображением той, которую играла Кит.
Это удачное сравнение. В моем исполнении не было глубины, но со стороны оно выглядело неплохо.
Сначала я играл только для одного зрителя, для сэра Филиппа. Я знал, что жизнь моя зависит от того, насколько я сумею скрыть от него Питера Браунрига. Сэр Филипп должен был видеть перед собой только Джульетту.
Но, по мере того как уходил день и охватившее было зрителей разочарование рассеивалось, уступая место симпатии, я начал забывать об опасности и играл свободно, как настоящий актер, для всего зрительного зала. После сцены у балкона даже раздались аплодисменты, которые согрели меня, как стакан доброго вина. Бербедж похвалил меня хриплым шепотом. Шекспир дружески потрепал за ухо.
Пьеса была спасена. Но с сэром Филиппом дело обстояло не так-то просто. Когда я появлялся, он не сводил с меня глаз. В некоторых сценах я оказывался так близко от него, что чуть не задевал его вытянутые ноги. Он курил, и один раз струя табачного дыма заставила меня закашляться во время длинного монолога. Он пробормотал какие-то извинения и тотчас выколотил трубку о каблук.
Мое счастье, что при всех своих пороках сэр Филипп был настоящим любителем театра. Он наслаждался нашим представлением. Если бы он томился и мысли его начали рассеянно блуждать, один Бог знает, к каким роковым последствиям это могло бы привести.
Однако ничего подобного не произошло, и, вонзив театральный кинжал в складки одежды, я легко и грациозно опустился на грудь Бербеджа, уверенный, что все идет как нельзя лучше.
